"ЦАРСТВО БОЖИЕ УЖЕ ПРИШЛО,
КОГДА ДВОЕ УЖЕ НЕ ДВОЕ, А ОДНО"
(из книги "Учение 12 апостолов")

Давным-давно, когда дедушка моего прадедушки еще в зыбке не качался, жил-правил во славном красном граде Муроме князь Павел. И была та старина стародавняя не нынешнему суматошному времени чета: солнышко ласковое, речки чистые, цветы душистые, девицы скромные; добры молодцы силушкой мерялись не в темных проулках, а во чистом поле. Вокруг Мурома была тьма лесов, и было на земле нашей всякой Божьей твари в достатке: и летучей, и рыскучей. Любил князь Павел ездить за охотою - лисиц, зайцев поганивать, гусей, уток постреливать. А пока князь охотой тешился, сатана тоже без дела не сидел: взял да и отрядил своего посланца, змея-оборотня, в княжеские покои.

И сумел тот змей, законным мужем обернувшись, жену князя обольстить. Обрадовался сатана, вновь змея-улестителя в княжеский терем посылает; его, сатану, свежей кровушкой не пои - только дай христианский лад нарушить, семью православную разорить.

Вот стал князь Павел в своей жене какую-то охладу замечать.

-Что с тобой, Марья? Аль не люб стал?

-Люб-люб, сокол мой! - ласкается Марья, а у самой голос, словно струночка на ветру, звенит, подрагивает.

Может ли сердце верное камень тяжкий в себе носить? Не выдержала княгиня, упала мужу в ноги:

-Казни, суженый, свою жену неверную! Ввел меня во грех змей поганый!

Хотел разгневанный князь прогнать жену со двора, да вовремя одумался: ведь она не по доброму согласью, а по лукавому обману срам приняла. И так ему жену жалко стало, что слезы на глаза навернулись:

-Не брани себя, моя любушка. И я перед тобой виноват.

-Да в чем же твоя вина?

-А в том вина, - муж отвечает, - что я дела семейные на охоту-забаву променял. Почитай, целыми днями - неделями не видимся... Вдвоем думать легче над одной бедой.

-Чует сердце: непросто с лукавым совладать, -говорит князь Павел. - Он по доброй воле не отсупится. По пробовала бы ты распознать хорошенько, в чем его смерть-погибель таится?

Вот уехал Павел для приману за охотою, а Марья в своей светелке осталась.

Сидит она, шелком вышивает. Вдруг печь ходуном заходила, железная заслонка в сторону отскочила -упал на пол змей змеевич, князем любезным обернулся.

-Здравствуй, свет мой! Истосковался я по тебе... - молвит он и ласково княгиню за белы руки берет.

Княгиня говорит:

-И я тебе рада.

-Не пойти ли нам в спаленку? Не лечь ли нам на мягку перинку?

-Нездоровится мне нынче, радость моя! Поташнивает да и в пояснице поламывает. Уж не понесла ли я от тебя?

Обрадовался змей змеевич:

-Может, сынка родишь? Привьется на троне христианском мой наследничек!

Решила Марья змея подмаслить, говорит:

-Вижу: кудри твои перепутались. Дай-ка я по ним гребешком пройдусь!

Положил поддельный князь русокудрую голову Марье на колени. Стала княгиня частым гребешком поваживать да потихоньку расспрашивать:

-Где ж ты живешь-обитаешь, мой сокол залетный?

-Далеко, - смеется змей. - За Ердань-рекой!

-Я от одной старушки старой слышала: будто живет на белом свете змей бессмертный.

Загордился гость незванный:

-Я и есть тот змей бессмертный!

-Неужто жить вечно будешь? Меня, сиротиночку, переживешь?

-Это уж как судьба повелит. Есть и у меня одна слабинка.

Принялась Марья змея пытать да выпытала.

-Если и суждено мне пасть, - змей говорит, - то от Петрова плеча, от Агрикова меча.

-А легко ли этот меч отыскать?

Не открылся змей, упирается.

-Нет, моя голубушка, про эту тайну сокровенную я и во хмелю не проговорюсь.

Поведала княгиня Марья мужу законному про тот разговор. Задумался князь, говорит:

-Может, брат Петр с врагом совладает?

И поведал князь Павел брату меньшому про свою беду. Говорит ему Петр:

-Сослужу я тебе службу братскую. Службу братскую, христианскую. Есть-пить не буду, а эту погань заморскую изведу!

Помолился Петр на образа святые и отправился в монастырь Воздвиженский, где похоронен был Агрик-богатырь. Подошел к древней могиле и спрашивает:

-Агрик-Агрик, где твой меч-кладенец?

Нет ему ответа. Подождал Петр, подождал да и домой отправился. На другой день приходит:

-Агрик-Агрик, где твой чудо-меч?

И опять ответа не дождался.

На третий день Петр пришел:

-Агрик-Агрик, отзовись! Не для лихого дела острый меч ищу...

И тут послышался над его ухом голос вещий:

-А ты в ближней церкви поищи. В стене алтарной, в тайной скважине.

Отыскал Петр Агриков меч, под кафтан спрятал, и понесли его резвы ноги на княжеский двор. А в то время змей-летун у княгини гостил: сидел-празднословил, хмельную брагу из серебряной чаши потягивал.

Забеспокоился князь поддельный, принюхиваться стал:

-Фу, ты! Фу, ты! Русским духом запахло. Чую: недобрый человек идет!

Княгиня увидела деверя в окно, змея змеевича успокаивает:

-Тебе ль, бессмертному, русского духа бояться?

Вошел Петр в терем, помолился на святые образа и в красную палату идет.

-Здравствуй, брат! - Петр говорит. - Давно ль с охоты воротился?

-А я и не ездил! - змей отвечает. - Собирался, да передумал.

Понял Петр, кто перед ним, выхватил заветный меч-кладенец и начал залетного поганца от всей христианской души охаживать. Рассек змея змеевича на мелкие кусочки и повелел слугам те кусочки по чисту полю развеять на корм воронью.

Все бы хорошо, да забрызгался Петр черной змеиной кровью, и пошли у него по всему телу язвы зудящие, незаживные. Каким только лекарям страдальца не поручали, ни одна трава-ворожба не помогла. Гонцы-подручники во все земли святорусские скачут, коней борзых зря палят.

И вот дошел до Петра слух: не на море-окияне, а возле города Рязани красна девица живет, свежи раны затворяет, от прострела избавляет, добрым словом хвори рушит, лечит банею-парушей.

И собрался Петр повидать ту девицу. Сел он со своими подручниками на коней обседланных, и поскакали они в древнюю землю Рязанскую. Один день ехали, второй день почали. Тут Петр и говорит спутникам:

-Устал я, мочи нет. Вы уж без меня девицу эту поищите, а я в ближнем сельце подожду.

Остановился князь Петр будто бы в селе Солотче, что в пяти верстах от Ласкова. А слуги-гонцы по лесным дорогам рассыпались...

Сколько поискам не длиться, а тому, что будет, сбыться. Въехал княжеский посланник в одну малую деревеньку, постучался в крайнюю избу. Подождал немного, открывает дверь:

-Бог помочь, красная девица! Не Февронией ли звать тебя?

-Так и есть! - отвечает девица, а сама дело ткацкое делает: льняную кудель мечет, а нитки через грядки бросает. - А ты, добрый человек, коего города, коей земли?

Какая заботушка-плетушка пригнала?

-Я из Мурома славного, города православного. Пришел бы я к тебе и по своей воле, да теперь нужда-неволюшка заставила. Не поможешь ли ты нашему князю Петру?

И описал княжескую болезнь. Феврония выслушала внимательно, говорит:

-Уврачую я вашего князя, если он меня, дочь древо-лазца, в жёны возьмёт.

Усмехнулся Князев сподручник:

-Как уж князь решит...

Напоила Феврония гостя небывалого, гостя неезжалого квасом ядрёным, с медком, с холодком и до крыльца проводила:

-Ступай себе с Богом!

Умчался гонец, а Феврония за прежнюю работу села. Слуга нашёл князя, рассказал про девичье условие. Застонал Пётр от зуда-боли, говорит:

-Авось женитьба не напасть - лишь бы от болезни не пропасть.

Слуга, не мешкая, опять в Ласково. Выслушала Феврония гостя, принесла жбан с квасной гущей и начала приезжего наставлять:

-Вы своему князю баньку протопите, каменку хорошенько накалите. Пропарьте, протомите князя без чаду едучего, без пару колючего, а потом каждую язвицу-болячку квасной гущей смажьте. Только одну оставьте, что напротив сердца.

И перекрестила Феврония жбан с квасом. Уехал слуга, доложил князю все по порядку, Петр, помолясь, в крестьянскую баньку отправился, а гонцу своему сказал:

-Передай-ка премудрой Февронии мою просьбу: пусть она к завтрашнему дню из этого льна мне свадебную рубашку справит.

И протягивает льна прядку. Из такой прядки и воробью кафтан не соткешь.

Феврония выслушала слугу и говорит:

-Мне ли соколу ясному перечить? Сделаю, как он велел. Только об одном попрошу: пусть он мне между заутренею и обедней новый станок изготовит.

И подает слуге щепу от полена.

Подивился Петр девичьему хитроумию, говорит:

-Она и впрямь не проста!

Исполнил Петр все наказы Февронии: смазал болячки квасной гущей, кисляджей, а одну маленькую, что напротив сердца, оставил. И быстро дело у него на поправку пошло. Однако не пожелал князь на крестьянке жениться, послал ей деньги откупные, немалые.

Не приняла Феврония откупные, а гонцу сказала:

-Не больно-то крепко княжеское слово. Передай князю: до тех пор ему придется коней в Ласково гонять, покуда сватов не зашлет.

Живет-поживает князь Петр в граде Муроме, окреп телом, похорошел лицом, да вот краснеет метинка супротив сердца, разрастается: была с коготок, а теперь с локоток. И не понять толком: то ли язва свербит, то ли сердце болит. Делать нечего, снарядил князь кареты и поехал со сватьями в Рязанскую землю.

Не труднее птице в апрельский день напиться, чем голубю сизому с голубкой белокрылой в брачный сговор войти. Глянули Петр и Феврония в глаза друг другу и поняли: не болезнь их сводила, а сам Господь Бог свел.

Когда в обратный путь отправлялись, девки и бабы деревенские над невестой подсмеивались:

-Чуть вековухой наша Феврония не стала, пока своего суженого ждала!

-Видать, она не только князя излечила, а глаза сватьям отвела!

-Хорошую себе государыню в лаптях князь подыскал - у нее кокошник тряпичный, а сережки гороховые...

Слушала Феврония, слушала да и сказала в сердцах:

-Не расти больше Ласкову, не шириться. Чем порядок короче, тем пересудов меньше.

Так оно и сбылось: сотни лет оставалось Ласково деревенькой в шесть домов.

Ехали Петр с Февронией дорогами прямоезжими, не избежали они путей петлястых да окружливых, наконец добрались до Оки-реки. А тут их корабли поджидали под белыми парусами. Погрузились они на корабли и поплыли вниз.

Люб был взору Февронии речной путь: были тут и села с приселками, города с пригородами, холмы-шеломы, угоры-косогоры, болота зыбучие, родники текучие, а уж птичьих распевов - не счесть, не выслушать.

Миновали село Карачарово, а вот и муромский кремль показался на Соколовой горе: сверкает на солнце терем златокровельный, белеют стены городовые с башнями наугольными.

Завидев корабли знакомые, народ муромский к берегу повалил - каждому интересно на Петрову невесту взглянуть, прикинуть умом-разумом, стоит ли товар долгой езды?

Вскоре сочетались Петр и Феврония законным браком по Апостольскому преданию и Святых Отцов правилу. Расплетали Февронии русу косу на две косицы, частым гребешком волосы расчесывали. Провожали свахи невесту в Красную палату, где Петр со своими дружками дожидался, подносили новобрачным хлеб с полотенцем, ставили на стол сыр и солоницу с солью. Горели в трапезной свечи пудовые, обручальные, золотыми кольцами опоясанные.

Отправились молодые на отдельных каретах в соборную церковь, и дети боярские, впереди идущие, дорогу бди-ли - не дай Бог, кто-нибудь молодым дорогу переедет-перейдет.

Обручал Петра с Февронией протопоп седовласый, и певчие согласно пели. Подавали жениху и невесте скляницу со сладким вином, и было им пожелание доброго здравия и многолетия.

И, как на Руси водится, завершилось дело пиром-пированьем. Сходился люд наряженный в палаты белокаменные, садились гости за столы широкие, покрытые скатертями бранными, и какой только ествы сахарной и напитков розналивчатых на том пиру не было. Гостей дорогих лучшие стольники обхаживали, самые приятные чашники ублажали.

Я на том пиру не был - хвастать не буду, - зато мой предок дальний за княжеским столом сиживал. Человек он был степенный, помногу пить не любил: десять чаш ведерных осилил, а на одиннадцатой под стол свалился. Там, в холодочке, прохрапел-продрых, потом вылез, глаза голубые протер.

-Была ль свадьба? - спрашивает.

-Была!

-А кто оженился?

-Да тебя, рогача, за старую ступу выдали!

Ладно, байки байками, а сказу свой черед. Как только свадьбу сыграли, сразу же последняя язва у Петра зажила. И сердце молодое болеть перестало. Стали жить Петр и Феврония в ладу и согласии.

Вскоре князь Павел умер, и стал Петр единолично Муромской землей управлять. Феврония в мужнины дела не вмешивалась. Жене-христианке и своей заботы хватает: она детей своих уму-разуму учит, сирот обшивает, нищим милостыню подает...

Не по нраву сатане лад семейный, христианский, стал нечистый жен боярских подзуживать: пошто князь золотому зерну боярскому худородное рязанское семя предпочел? Эта лесная колдовка есть-пить толком не научилась, не княгиней ей быть, а обыкновенной портомойницей.

Стали бояре потихоньку князю нашептывать: что-то жена твоя ведет себя за столом бесчинно, хлебные крошки, словно нищенка последняя, собирает.

Князь позвал Февронию обедать. Она откушала чинно, а потом тихонько хлебные крошки сгребла. Держит в кулаке и стыда не ведает.

Князь рассердился:

-Покажи, княгинюшка, что в руке таишь?

Феврония пальцы разжала. Смотрит князь: у нее в руке ладан благовонный. Всю трапезную дивным ароматом обдало. Пожалел князь, что жену свою благочестивую на подозренье взял.

Дошли и до Февронии боярские пересуды. Она и говорит боярам:

-Вижу, не ко двору я вам пришлась.Так и быть: уйду из Мурома. Но и вы мою просьбу исполните: дайте мне, что попрошу.

-Бери, что душа пожелает! - обрадовались бояре.

-Тогда отпустите со мной богосуженного моего, князя Петра.

Опешили бояре: как же пастве без пастыря оставаться? А бес-смутитель им внушает: нашли, о чем жалеть! Неуж-то среди вас, бояр, достойного князя не найдется? Быть такого не может!

Женам боярским бес такие песни поет: пусть князь обручницу свою восвояси отправит, а сам на боярской дочери женится - боярские дочери на меду замешанные, сытою поливанные.

Послушал Петр своих советчиков и говорит: - Я Февронии муж венчальный, а она мне жена вековечная. Не будет у князя Петра другой жены!

То не сон-трава качается, то супруги с Муромом прощаются.

Помолились они Николе Можайскому, заступнику до рожному, поклонились на все четыре стороны и пошли, головушки кручинные, на окский берег, где их две лодки поджидали.

И поплыли на тех лодочках изгнанники наши вниз по Оке-реке, к озеру Кстовскому, в котором благоверный князь Константин, сын киевского князя Святослава, муромлян-язычников крестил.

Там, где Ока-река заворачивает, оглянулись в последний раз князь и княгиня на свой город, и с той поры закрепилось за ближним левобережным местом название «Ямская Глядячая слобода».

Говорят, привлекли Февронию холмы-горы окатистые, что от Мурома до Чуди тянутся. Княгиня воскликнула:

-Какие горы премилые!

И стали те холмы Перемиловскими именоваться. Другая легенда по-другому говорит: якобы было в тех местах капище языческого бога любви Перемила. Как оно на деле было, один Бог знает. Да и на чем наши изгнанники из Мурома плыли, тоже неведомо: то ли на двух лодках, то ли на кораблях бело-парусных. Одно из преданий гласит, что плыли Петр с Февронией на той самой гранитной плите, на которой святой благоверный князь Михаил был убит, и синие волны, перекатываясь, оставили волнистые бороздки на необыкновенном плоту. И сейчас эта плита лежит в Благовещенском соборе, в притворе, у северной стены.

Пока наши странники до села Монастырька добирались, такая история вышла.

Гребец, что Февронию вез, не столько в луга-берега вглядывался, сколько на молодую княгиню смотрел. Такое нередко бывает: у соседки Клаши все обновки краше.

Феврония поняла, что слугу бес разжигает, говорит:

-Зачерпнул бы ты водицы с левой стороны!

Гребец окунул корец, Февронии подает.

-Нет, ты попей! - говорит княгиня. - Небось горло пересохло.

Гребец попил.

-Вкусна ль вода-то?

-Слаще не бывает!

-А теперь по правую руку черпни!

Слуга опять воды задел, подвоха не чует. У гребца-молодца одна задача - милой княгинюшке услужить.

-Попей еще! - просит Феврония.

Гребец еще попил.

-А теперь скажи, какая вода слаще-желанней: с правой или с левой стороны?

-Да один вкус! - признался гребец.

Феврония и говорит:

-Вот и женское естество одинаково. И не гоже мужу христианскому на чужих жен зариться.

Смутился гребец и, пока до Монастырька добирались, старался на княгиню не глядеть. Там, в Монастырьке, был первый привал. Слуги на зеленом бережку костер запалили, торопятся уху изготовить. Тогда рыба в Оке кишмя кишела, ее и на червя ловить не стоило - она так, на доброе слово, шла. Сунешь руку в затон, а добыча тут как тут: и сом с усом, и судак -простак, и щучка - закорючка, и окушок с вершок...

Княжеские слуги уху варили, белотканные палаты ставили, а изгнанники наши тем временем по бережку прохаживались. Видит Феврония: муж совсем приуныл, уронил голову ниже плеч, вот-вот с ясных окушек горючу слезу прольет.

-О чем горюешь, муж, печалуешься?

-Да как же, моя любушка, не печаловаться? У птицы гнездо есть, у зверя нора, а нам, горюшам горегорьким, теперь некуда и головы приклонить. И чем мы только Господа Бога прогневали?

-Не тужи, Петр! - говорит Феврония. - Господь лучше нашего знает, кого наделить и у кого отнять. Не гоже нам горевать-тосковать. Ты ушицы-душицы покушай, а обиды-назолы не слушай.

Похлебали они ушицы, черным хлебушком закусили. Сыты, здоровы, - чего еще желать?

Посмотрела Феврония-чудодейница на обгорелые рогульки костровые да и говорит:

-Будут эти колышки наутрие древие велико с ветвями и листьями.

Князь Петр не поверил.

Проспали они в своих шалашах до зорьки ранней, до вторых петухов. Вышел князь наружу, смотрит: батюшки-светы, вчерашние рогульки обугленные в зеленые дубы превратились, пошумливают резной листвою, а на крепком суку малая птаха сидит - песни распевает.

Сели наши изгнанники в лодки, от ночной росы волглые, и поплыли себе дальше - куда глаза глядят, куда речка ведет.

Привела их Ока-река к месту, где ныне город Жайск стоит. Не успели они к берегу пристать, смотрят - что за люд-народ за ними стремится: по реке плывут, по суше идут, руками машут; уж не тати ли какие подорожные?

А это боярские посыльщики за ними в сугон пустились. Едва успели Петр с Февронией Муром покинуть, а уж бояре из-за княжеской шапки лбами перестукались, чуть до кроволития дело не дошло. Что тут поделаешь - каждая ложка мнит себя плошкой. Честили бояре друг друга, костерили, наконец к здравомыслию стали клониться: а ведь с Петром-то было лучше, чем без Петра, да и жонка его рязанская не так уж плоха: богомольна, нищелюбива, да и умом ее Господь Бог не обнес.

Повалились боярские посылыцики князю в ноги:

-Бояре муромские тебя в Муром кличут. Иди и правь. Коль обиду не вспомянешь, согласишься, будут они за тебя вечно Богу молиться, верою-правдою служить!

Согласились Петр с Февронией. Пересели они на самые лучшие лодки и поплыли вверх по Оке, меж холмов-бугров окатистых, бережков речных урывистых. Гребцы на радостях песню затянули. И вышло так, что обратный путь короче прежнего оказался.

Встретили бояре своего князя хлебом-солью, от самых сходен прогибистых до терема златоверхого ковры постелили. Как только Феврония праведная на муромскую землю ступила, в овраге Бучиха новый родник пробился: завился, зашевелился в траве-мураве, словно длинный пастуший кнут.

Расцвели, укоренились в Муроме Петр с Февронией, как те дубки окские. Но бывают ли дубки без отросточков?

Вот и отросточки появились, к небу Божьему потянулись: Святослав, Юрий, Ярослав, Давид...

Князь Петр старался мирно править, воинскими походами не промышлял. Однако княжьи раздоры и его стороной не обошли. Старался Петр князей замирить, а коль доброе слово не помогало, то обидчика копьем осаживали, а слабого да обиженного с земли подымал.

Когда Петр с муромским воинством из города уходил, Февронии день за неделю казался, а неделюшка за месяц шла. Зато сколько радости жене-детям было, когда князь, вернувшись, шелом запыленный с головы снимал. Любовь да согласье вместе с ними за одним пировальным столом сидели, пили-ели из одних блюд.

От жизни княжеской Феврония не загордилась, не зачванилась: бывало, перекинет расписное коромыслице через плечо и павой на родник, к Оке, плывет, а то печку, не дожидаясь слуг, растопит, красную светелку сырым веником подметет. Научилась рязаночка шелком-золотом шить, но и врачеванье свое древнее не забывала: то болящего-лежащего на ноги поставит, то девицу пригожую от сглаза вылечит.

Много времени отдавала Феврония молитве. Придет она в церковь соборную, опустится на колени перед иконою и молится, поклоны низкие бьет. И хоть тут гром греми, во весь голос кричи - ничего Феврония не слышит, никого не видит, кроме нашего Христа Спасителя.

Так и жили Петр с Февронией в ладу и согласии, а когда старость пришла, решили они монашеской постриг принять; и просили они Господа Бога, чтобы прибрал он их в один день и час и чтобы тела их бренные, не разлучаясь, лежали в гробу каменном, который они загодя припасли и поставили в соборный храм Рождества Богородицы.

Разошлись супруги неразлучные по разным монастырям, чтобы в новой жизни навек соединиться: Петр - в Спасский монастырь, а Феврония - в Крестовоздвиженскую обитель.

Пребывали праведники муромские в строгом посте и молитве, хлебом-солью с нищими делились, будущих супругов на подвиг самоотверженной любви благословляли.

Но вот болезни стали удручать Петра. Чувствует он: душа в небесные кущи стремится. Посылает Петр монаха-гонца в Воздвиженский монастырь: мол, так и так, скоро преставится инок Давид. Феврония - в иночестве Ефросинья - в то время покров для их общей гробницы дошивала.

Говорит Ефросинья:

-Скажи ему: пусть потерпит. Я еще покров дошиваю.

Монах передал. Петр закрыл глаза:

-Так и быть, потерплю!

Однако смерть не любит ждать.

-Поди в женский монастырь! - просит Петр гонца.

-Мой срок пришел.

Монах заторопился:

-Умирает праведник наш!

Вздохнула Феврония:

-Не подождет ли еще? Мне только три ниточки серебряные положить...

Петр снова ждал, а когда совсем невмоготу стало, говорит:

-Сходи к ней... Последний раз прошу...

Положила Феврония в узор последнюю нитку, убрала иголку и в одно время с мужем свои глаза закрыла.

Случилась та кончина в лето 6735 июня в 25 день. И был к тому времени Петр «подобием стар и сед, брада аки Богоотца Иоакима кудревата, ризы преподобническия и в схиме. Феврония образами и ризами аки Евдокия, и в схиме».

Однако не исполнили бояре муромские завещание Петра с Февронией, не положили их купно, в одном каменном гробу, а развели по разным домовинам; Петру соборный храм Рождества Богородицы определили, а Февронию оставили лежать в церкви Воздвиженского монастыря.

Тогда многие говорили:

-Не гоже иноку с инокиней в одном гробу быть.

Но не дано ни человеку, ни врагу рода человеческого разделить то, что связано незримым скрепом Божьим: наутро оказались праведники в одном тесаном гробу -только перегородка невысокая их друг от друга отделяла.

Бояре же, отступу не зная, велели праведников на прежнее место возвратить. Но и на этот раз чудо повторилось.

А когда в третий раз муж с женой в едином гробу обрелись, поняли бояре-разлучники, что не переиначить им Божью волю. И «не смеяху прикоснуться к святым их телесам и положища я во едином гробе».

И как только богоугодное дело свершилось, начались чудеса необыкновенные у гроба святых твориться: слепые прозрели, немые заговорили, болезные с постелей встали, глухие слышащих превзошли.

И пошла слава о муромских праведниках-чудотворцах по всей Великой Руси. Гордые московские цари за счастье почитали к святым мощам приложиться. Иван III, которому пришлось в младенчестве от гнева Дмитрия Шемяки в муромских монастырях скрываться, воцарившись на престол, Богородицкий собор посетил «на поклонение святым мощам своих сородичей князя Петра и княгини Февронии». Иван Грозный после похода Казанского повелел прислать в Муром казну золотую и самых искусных мастеровых для возведения каменного храма Рождества Богородицы над мощами святых благоверных Петра и Февронии. И вклады немалые делал царь-воитель: иконы в драгоценных окладах, кресты и сосуды серебряные, колокола многопудовые, книги письменные, покровы червчатые на святые мощи.

Царица Ирина, жена Федора Иоанновича, в своих молитвах неустанных просила Февронию, чтобы сжалилась над ней святая покровительница, подарила дитятко малое: матери на радость, отцу державному на умиление. Шила царица со своими подручницами льняными нитями по небесной итальянской камке, украшала нимбы Петра и Февронии златом-серебром. И был тот покров возложен на святые мощи.

Услышала Божья угодница истовые молитвы, подарила царю и царице дитя ненаглядное.

Тускнели покровы дареные, златотканные; менялись раки и крышки надгробные. Мощи то открывались взорам верующих, то уходили под спуд. И только Господь Бог ведал, какие испытания Святой Руси предстоят.

То не Соловей-разбойник, Одихмантьев сын, по-соловьему свищет, по-звериному рыщет. Не Сафа-Гирей у ворот-дверей. То не царь Дюдень подпалил плетень. То не пришлый лях загалдел в полях. То другая рать подкралась, как тать... Понял недремлющий сатана, что не осилить ему русского человека в открытом бою, и решил доверчивые души христианские передать на свой салтык: стоит перед вами как будто крепкий русский человек, а ткни его - заморская гнилушка. Соблазняли бесы людей разночинных да чернедь-мужичков скорым раем земным, стравили людей русских, словно псов беспородных. Перессорились муж с женою, отец с сыном. Брат на брата войною пошел. Изводили злодеи-халдеи под корень дворянскую и купеческую ветвь, не щадили ни куреней казачьих, ни справных изб крестьянских.

Был бы жив старый казак Илья Муромец, что за Отечество, за веру Христовую широкой грудью стоял, не удалось бы супостатам Святую Русь покорить. Только спал наш богатырь сном беспросыпным во сырой земле, на крутом холме; на его стеновой могилке огромный камень лежал, и был тот камень цветом кровь-руда - русская беда.

Стреляли иваны безродные, от веры свободные, из пушечки длинноствольной петроградской по крестам-маковкам золоченым - осыпались маковки, словно листья осенние. Не стащив шлемов ушастых с голов своих, заходили басурмане с подручниками в церкви православные: там они от святых лампадок прикуривали, из церковных чаш самогонку потягивали; а лихого зелья глотнув, белыми просвирками закусывали; закончив пить-есть, богохульники руки нечистые священными ризами утирали.

Потешались бесы над любовью целомудренной, над семейными устоями христианскими. Поддавшись наущению бесовскому, ломатели старого мира жен верных не заводили, спали, с кем нечистый сведет, а детей прижитых старались переложить на общество.

Пронесся пыльный вихорь по всей матушке-Руси, не обошел ни одного угла-закоулочка. Долетели вихри и до древнего Мурома, до святых мощей, которыми город исстари славился. На своем собрании-заклании решили местные басурмане навестить собор Рождества Богородицы, где мощи благоверных святых Петра и Февронии обретались.

Запаслись басурмане мандатом, который они за святцы почитали, и был у того мандата номерок некороткий...

Вот уж кости русских святых перещупаны, до последнего суставчика переписаны, разоблачение «векового обмана» состоялося, теперь самое время телегу к церковным вратам подгонять.

Выбрали басурмане ночку потемнее, наняли извозчика-нехристя и, проникнув в храм Рождества Богородицы, стали оттуда святые мощи выносить. Однако и народ честной не дремал. Православные у паперти сходилися, на пути ночных злодеев становился. Они слезно разговаривали, отступиться уговаривали. Только были разорители слепы-глухи. Они горьких слов не слышали, лиц заплаканных не видели. Они гордо шли-вышагивали, через павших перешагивали. А когда народ озлобился, поднагнулся за каменьями, комиссар позвал милицию, белоснежну амуницию. Та милиция народ в тычки брала, все курочки до едина возвела. Но народ не убегал, не уходил, вороненые наганы отводил. И пока телега до бывшего купеческого дома ехала, народ за изгнанными мощами тянулся, не отставал.

Оказались мощи в новом музее, в безбожном отделе, рядом с мощами святых князей Константина, Михаила и Федора и гробницей Иулиании Лазаревской - стали муромские святые един крест нести.

Стали поговаривать муромляне, что в местном музее не настоящие мощи, а подложные. Настоящие не дались в нечистые руки - в святу землю ушли. Говорили еще, что святые мощи муромские старообрядцы выкупили и отослали в Париж на сохранение.

Чтобы несознательный верующий народ не смущать, распорядилось музейное начальство вынести мощи во двор, в амбар толстостенный, и закрепилось за тем амбаром название необычное - «мощевая».

Однако верующие и сюда проникали: не останавливали их ни запоры-затворы, ни замки пудовые кулаки. Крестились православные истово, гробницы поруганные целовали.

Не забывали верующие и рязанское село Ласково, откуда Феврония родом. Разрушили после войны, в пятидесятые годы, Петро-Феврониевскую кладбищенскую церковь, но осталась деревянная часовенка, не выродился ореховый куст, возле которого молилась когда-то святая.

Незадолго до своей чудесной кончины пророчила Феврония, что на месте ее келейки через восемь веков поселятся монашки-божьи пташки. Так оно и случилось: после разгона Дивеевского монастыря стали в домике, построенном на месте кельи, монашки-беглянки проживать. Вот уж истину глаголят: свято место пусто не бывает. И долго они в завещанном доме жили, неся свой обет нелегкий и смятенный дух христианский укрепляли. Только несколько лет тому назад последняя из дивеевских монахинь отдала мирянам свое жилье и уехала из города.

Были когда-то в Муроме славном тридцать церквей да три монастыря. Все извели, порушили, до ребрастых стропил обглодали, одну только Благовещенскую церковь в покое оставили - молись православный, в духоте, в теснине, поглядим, крепка ли твоя вера?

Непросто, ох, как было непросто муромским святым под родные купола возвращаться. Новые гонители стародавних всеми статьями превзошли: если жайское изгнание несколькими днями обошлось, то муромское затворение семь десятков лет длилось. И все же благодаря стараниям христианским разрешили власти перенести мощи из музея в Благовещенский собор.

Случилось это в зиму 1989 года: на второй день Святого Богоявления подъехала к краеведческому музею неказистая «полуторка», раки тихонько-легонько задвинули в кузов, и поехал грузовик мимо заснеженного оврага к Благовещенскому собору. Мощи в Божий храм везли, борта звякали; в отдаленьи бесы шли, горько плакали.

А по открытии женского монастыря обрели мощи Петра и Февронии новое место - Троицкую церковь...

Говорят, каждую полночь выезжает из ворот Благовещенского монастыря тройка белых коней, запряженная в большую золоченую карету. Сидят в той карете муромские святые князья Константин, Михаил и Федор, и плывет та карета, словно облако летнее, к приокскому парку, к тому самому месту, где стоял когда-то, сияя куполами, кафедральный собор Рождества Богородицы. Восстает красавец - собор из небытия и праха, и спускаются по стершимся каменным ступеням князья Петр и Феврония. Кланяются низко гостям святые супруги, вводят их в храм, чтобы отслужить молебное пение. А после молебна все усаживаются в золоченую карету и медленно едут вокруг города.

Верующие считают: тот круг надежнее всякого щита древний Муром хранит. Потому-то и не упала на город ни одна бомба в минувшую войну, да и «взрыв арзамасский» наши пределы миновал.

Радуйся, светлый град Муром! Ликуй, церковь Божья, хранящая и оберегающая славный собор муромских святых и чудотворцев! Пусть живет благочестие древнерусское и верное супружество, скрепленное Божьим благословением! Пусть Господь отринет и посрамит нечестивцев, выдающих животный блуд за истинную любовь!

Да запомнятся каждому вдохновенные слова из службы святым Петру и Февронии: «Какими песенными добротами восхвалим Петра блаженного с прехвальной Февронией, как благоразумные крыла, прилетевшие от земли на небо и приблизившиеся к престолу Святой Троицы. И с ангелами весело ликующие и Христу молящиеся об устроении мира и о сохранении земли российской и от нашествия супротивных и междоусобной брани. Их же любовью восхваляют и непрестанно почитают...»

Воздадим же святым благоверным Петру и Февронии честь и славу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Автор: Юрий Фанкин
Рисунки: Ирины Львовой