В истории французской общественной мысли 18 века Жану Мелье принадлежит особое место. Этот при своей жизни неизвестный никому за пределами своего непосредственного круга общения человек с наибольшей силой выразил великую боль и великую ненависть французской обездоленной бедноты, этот малоприметный сельский священник первым дал синтез идей атеизма и материализма с идеей народной революции, революции, имеющей целью уничтожить господство властных и богатых и создать основанную на общей собственности федерацию сельских общин.
Сразу бросаются в глаза противоречия: священник – и атеист? Не участвовавший ни в каком массовом бунте (кроме одного индивидуального протеста, о котором речь пойдет ниже) малозаметный человек – и великий революционер, по накалу революционной страсти не уступающий Бакунину? Но противоречия эти легко объясняются, для этого достаточно вдуматься в биографию Жана Мелье.
Он был сыном относительно зажиточного сельского ткача из деревни Мазерни во французской провинции Шампань. Для простолюдина того времени чуть ли не единственным средством избавить своего сына от повторения своей тяжкой судьбы с ее изнурительным каждодневным трудом и каждодневными унизительными оскорблениями, было попытаться направить его по духовной части, по пути священника или монаха. Сомнительно, чтобы подросток Жан уже был атеистом, поэтому никаких оснований возражать против решения своего отца у него не было.
Вскоре после окончания Реймской духовной семинарии, он был назначен сельским священником в деревне Этрепиньи (в 12 км от своей родной деревни), где и прожил почти безвыездно оставшиеся 40 лет своей жизни (даже в Париже побывал всего один раз).
По уровню материального благополучия жизнь сельского священника не намного превышала жизнь крестьян. Зато она давала больше досуга и доступ к знанию, к книгам. В итоге Жан Мелье стал интеллигентом, не вышедшим из народа, интеллигентом, оформившем в связной теоретической системе те чувства, которые уже бродили у французской бедноты за 60 лет до Великой Французской революции.
Мы никогда не узнаем подробностей формирования мировоззрения Жана Мелье. Очевидно лишь то, что его идеи стали результатом органического сплава двух потоков: повседневного общения с народной жизнью, с народным горем и народной ненавистью – и теоретической книжной культуры, которой овладел этот гениальный провинциальный самоучка.
Тяготы и унижения народа, кровную связь с которым он не переставал чувствовать, побуждали молодого священника к поиску их причин, а приобретенная в семинарии богословски-философская грамотность указывала первое направление теоретических изысканий – Библию. Но чем больше он перечитывал ее, тем больше обнаруживал в ней нелепостей и несуразиц, тем ближе был к открытию страшной тайны, что бога нет.
Открытием этой тайны дело не ограничилось. Атеисты существовали в разные времена и до Жана Мелье. Но почти все они были сторонниками сохранения власти правящих классов, богатых и ученых, для них атеизм был либо чисто философским вопросом, либо признаком умственного аристократизма, который пуще всего на свете надо было хранить в тайне от «непросвещенной черни», дабы та не сделала из отсутствия ада и рая весьма неудобные для свободомыслящих аристократов выводы.
С другой стороны, до Мелье было много и борцов за политическое и социальное равенство, революционеров, тираноборцев и сторонников общности имуществ. Но практически все они были людьми глубоко верующими, даже если их пантеистическая религиозность сильно отличалась от официальной религии.
Атеизм с революцией и коммунизмом соединил первым именно Жан Мелье. В этом его великая историческая заслуга. Большая часть его единственной книги – «Завещания» – посвящена отрицанию бытия бога и всего, что из этого бытия следует. Он обращает против религии всю свою богословскую эрудицию, камня на камне не оставляет от всевозможных доказательств бытия бога, указывает на всевозможные противоречия и нелепости в «боговдохновенном писании», на очевидную несовместимость его со здравым человеческим разумом.
Но для Мелье отрицание религии – не самоцель. Одним из первых он понял и решительно сформулировал мысль о взаимозависимости религии – духовного деспотизма – и материального деспотизма царей, князей и властителей. Эту мысль русский революционер А.Н. Радищев через несколько десятилетий после Мелье выразит так:
«Власть царска веру охраняет;
Власть царску вера утверждает:
Союзно общество гнетут».
Своей беспощадной критикой религии Мелье хотел разбить духовные цепи, сковывающие сознание народа, чтобы, избавившись от этих цепей, народ своими собственными руками разбил сковывающие народное тело материальные цепи. Если нет ни бога, ни рая, ни ада, то жизнь человека на земле – единственна, другой не будет, поэтому страдания его неискупимы и неоправданны, и только от людей зависит, смогут ли они положить конец этим страданиям. Если нет бога – этого небесного тирана, то единственной опорой земных тиранов остается грубая материальная сила, и только от самого народа зависит, сможет ли он противопоставить ей еще большую силу…
Вот до каких мыслей дошел рядовой сельский священник из деревни Этрепиньи…Естественно, возникал вопрос: как ему с такими мыслями, столь противоречащими его основной профессии, жить дальше?
Не подлежит сомнению, что произойди при его жизни в его краях крестьянское восстание, он был бы в нем не из последних (как стал лидером крестьянского восстания в Нормандии в 1630-х годах монах Жан Босоногий). Но крестьянского восстания не было, а Мелье не был чародеем, чтобы вызвать его по собственному хотению. Мы никогда не узнаем, пытался ли он вести индивидуальную пропаганду среди крестьян, и какие были ее результаты (скорее всего, пытался, и результаты, скорее всего, были достаточно скромными, но даже если ему и удалось сагитировать нескольких крестьян, это была капля в море). За индивидуальным протестом (вроде публичного отречения от сана) последовала бы немедленная беспощадная расправа, и об этом индивидуальном протесте никто не узнал бы за пределом нескольких сел. В этих условиях Жан Мелье, одиночка и далекий предтеча великой народной революции, сумел все-таки найти метод борьбы, которым он, одиночка, достиг максимального эффекта…
Но от индивидуального протеста он один раз все же не удержался – очень уж допек крестьян местный помещик сеньер де Тули (дело было в 1716г.). Жан Мелье обвинил этого помещика во время церковной проповеди в алчности и жестокости и отказался упоминать его имя в молитвах. Возмущенный помещик направил донос Реймскому архиепископу, тот приговорил Мелье к месяцу отсидки в монастырском карцере и к покаянной службе (на мягкость приговора повлияла либеральная атмосфера после смерти Людовика XIV). Когда Мелье, отсидев месяц на хлебе и воде, вернулся в родную деревню, оказалось, что помещик только что скончался, поэтому покаянная служба Мелье на его похоронах выглядела так:
-Помолимся же, братия, за милосердие божие к грешной душе сеньера де Тули. Он был злым и жестоким человеком, поэтому милосердие божие его душе очень понадобится, без него гореть ей в геенне огненной…
На своеобразность такого покаяния Реймский архиепископ махнул рукой – деревенская дрязга ему надоела… Мелье же вернулся к главному делу своей жизни – к написанию своей Книги, Книги, в которую он вложил всю свою муку и всю свою ненависть, Книги, в которой он возвращал народу все свои знания, полученные за счет народа и из рук врагов народа, возвращал эти знания народу, чтобы народ обратил их против своих угнетателей…
Книга переписывалась от руки в трех экземплярах. Мелье доканчивал работу над ней уже почти слепым, а закончив, счел, что дело его жизни сделано, все, что он мог, он сделал, а потому отказался принимать пищу и умер.
Книга была названа «Завещанием» и переписана в трех экземплярах не случайно. Один экземпляр был отправлен в нотариальную контору с наказом огласить перед прихожанами после смерти автора (так полагалось делать со всеми завещаниями); второй – в контору Реймского архиепископата с таковым же наказом; третий – на всякий случай – знакомому Мелье либеральному адвокату Леру.
В двух первых инстанциях от крамольной книги пришли в ужас и сожгли ее сразу и без колебаний. Но адвокат Леру, с ужасом и восхищением прочитав такую крамолу, сжигать ее не стал и даже показал другу, который велел сделать с крамолы еще один список. Ну а дальше – пошло-поехало…
Вот что и как писал Мелье в своей крамольной книге, которая и по сей день звучит как сохраняющая свое подрывное значение бунтарская прокламация:
«…Первым злом является огромное неравенство между различными состояниями и положениями людей; одни как бы рождены только для того, чтобы деспотически властвовать над другими и вечно пользоваться всеми удовольствиями жизни; другие, напротив, словно родились только для того, чтобы быть нищими, несчастными и презренными рабами и всю свою жизнь изнывать под гнетом нужды и тяжелого труда. Такое неравенство глубоко несправедливо, потому что оно не основано на заслугах одних и на проступках других; оно ненавистно, потому что с одной стороны внушает лишь гордость, высокомерие, честолюбие, тщеславие, заносчивость, а с другой стороны, лишь порождает чувства ненависти, зависти, гнева, жажды мщения, сетования и ропот. Все эти страсти оказываются впоследствии источником и причиной бесчисленных зол и злодеяний, существующих в мире…
Еще одно зло, принятое и усвоенное почти во всем мире, заключается в том, что люди присваивают себе в частную собственность блага и богатства земли, тогда как все должны были бы владеть ими сообща на равных правах и пользоваться ими точно так же на одинаковом положении и сообща…
В самом деле, посмотрим, что происходит от этого распределения благ и богатств земли в частную собственность для использования их порознь отдельно от других, как каждому вздумается? Получается то, что каждый старается получить их возможно больше всякого рода путями, как хорошими, так и дурными; ибо жадность ненасытна и, как известно, в ней корень всех зол. Имея полный простор для удовлетворения всех своих вожделений, она не упускает случай и заставляет людей идти на все, чтобы иметь обилие благ и богатств как для обеспечения себя от нужды, так и для удовлетворения всевозможных своих прихотей. Оттого и получается, что наиболее сильные, наиболее хитрые и ловкие, зачастую, они же самые злые и недостойные, лучше всех других наделены земными угодьями и всякими удобствами жизни…
Это еще не все. От злоупотребления, о котором я говорю, а именно от неправильного распределения благ между людьми, получается еще другое зло. Если одни имеют все или гораздо больше, чем полагалось бы им по справедливости, а у остальных, напротив, нет ничего или они испытывают недостаток в большинстве вещей, для них необходимых, то в результате возникают чувства ненависти и зависти между людьми. Эти чувства порождают ропот, мятежи, жалобы, смуты и войны, причиняющие бесконечное зло в жизни людей. Из этого источника рождаются также тысячи тысяч неприятных процессов, которые частные лица вынуждены вести между собой, чтобы отстаивать свое достояние и свои права, на которые они претендуют. Эти тяжбы доставляют им тысячу физических мук и тысячу тысяч душевных тревог и часто доводят обе стороны до полного разорения. Поэтому те, у кого ничего нет или у кого нет самого необходимого, как бы вынуждены волей-неволей прибегать ко всяким неблаговидным средствам для того, чтобы существовать. Отсюда возникают обманы, мошенничества, плутни, несправедливости, хищения, кражи, налеты, убийства, разбои, грабежи, причиняющие великое зло людям…
Вы удивляетесь, бедняки, что в нашей жизни так много зла и тягот? Это оттого, что вы одни несете всю тяжесть полуденного зноя, как виноградари в евангельской притче; это происходит оттого, что вы и вам подобные несете на своих плечах все бремя государства. Вы отягощены не только всем бременем, возлагаемым на вас королями, государями, которые являются вашими главными тиранами; вы содержите вдобавок еще все дворянство, все духовенство, все монашество, все судебное сословие, всех военных, всех откупщиков, всех чиновников соляной и табачной монополии; одним словом, всех трутней и бездельников на свете. Ибо только плодами ваших тяжких трудов живут все эти люди вместе со своими слугами. Вы своим трудом доставляете все необходимое для их существования и сверх того, все, что может служить к их развлечению и удовольствию. Что сталось бы, например, с самыми великими государями и с самыми великими властителями земли, если бы народ не содержал их? Ведь только от народа, с которым они, однако, так плохо обращаются, только от народа, повторяю, исходит все их величие, все богатство и могущество…
Поймите же, дорогие народы, что заблуждения и суеверия вашей религии и тирания ваших царей и всех тех, кто управляет вами под сенью их власти, являются роковой и проклятой причиной всех ваших зол, тягостей, тревог и бедствий. Вы будете счастливее, если избавитесь от того и от другого нестерпимого ярма: от гнета суеверия и от гнета тирании… Ваше благополучие находится в ваших руках. Ваше освобождение будет зависеть только от вас, если вы все сумеете столковаться друг с другом. У вас есть все необходимые средства и силы, чтобы освободиться и превратить в рабов самих своих тиранов; ибо ваши тираны, какими могущественными и страшными они ни представляются, не могут иметь никакой власти над вами без вас самих; все их величие, все их богатство, все их силы и все их могущество – только от вас. Ваши дети, ваши родственники, ваши товарищи и друзья служат им на войне и в гражданских должностях. Тираны ничего не сумели бы сделать без них и без вас. Они пользуются вашими собственными силами против вас самих, для того, чтобы всех вас, сколько вас ни есть, сделать своими рабами; они воспользовались бы этими силами также и для уничтожения всех вас, одних вслед за другими, если б какой-нибудь из их городов или какая-нибудь из их провинций дерзнули воспротивиться им и свергнуть с себя их иго. Но не то было бы, если бы весь народ, все города и все провинции пришли к единодушию, если бы они сговорились между собой, чтобы освободиться от общего рабства, в котором находятся. Тогда тираны были бы быстро сметены и уничтожены.
Объединись же, народ, если у тебя есть здравый ум: объединяйтесь все, если у вас есть мужество освободиться от своих общих страданий! Поощряйте все друг друга к такому благородному, смелому и важному делу! Начните с тайного сообщения друг другу своих мыслей и желаний! Распространяйте повсюду с наивозможной ловкостью писания, вроде, например, этого, которые показывают всем пустоту, заблуждения и суеверия религии и которые всюду вселяют ненависть к тираническому управлению князей и царей. Поддерживайте все друг друга в этом справедливом и необходимом деле, которое касается общего интереса всего народа!…
Если вы умны, отложите прочь все чувства ненависти и личной вражды между собой; обратите всю свою ненависть и все свое негодование против своих общих врагов, против этих надменных знатных родов, которые вас тиранят, которые делают вас жалкими и вырывают у вас все лучшие плоды ваших трудов. Объединитесь все в единодушной решимости освободиться от этого ненавистного и омерзительного ига их тиранического господства…
Вы будете оставаться жалкими и ничтожными, вы и ваши потомки, пока не объединитесь все вместе или, по крайней мере, пока не достигнете единодушия и не выступите смело за избавление от рабства, в котором вы все пребываете, и до которого вы все доведены нестерпимым игом тиранического господства князей и ненавистным гнетом пустых и суеверных обрядов ложной религии…» (цит. по Утопический социализм. Хрестоматия. М. 1982, сс. 130, 131-132, 134-136).
Большая часть теоретиков общности имуществ до Мелье (Мор, Кампанелла) в первую очередь описывали идиллические порядки, которые при этой общности воцарятся. Поскольку немедленно возникало множество вопросов, связанных с конкретным функционированием данных порядков, вопросов, ответы на которые могла дать только практика огромных людских масс, а не умы гениальных одиночек, а одиночки эти все же хотели дать на эти вопросы свои ответы, то их ответы неизбежно брались из практики окружавшей их весьма деспотичной жизни, и получались достаточно топорны и не особо привлекательны. В отличие от Мора и Кампанеллы, Мелье абсолютно не склонен к социальному прожектерству. Как Маркс, он, идя от критики религии – «этой предпосылки любой другой критики», дает беспощадную критику существующего строя, как Бакунин, он страстно призывает к всеохватывающей очистительной народной революции, – а уж поднявшийся на революцию народ сам как-нибудь разберется с деталями будущего строя.
Это не означает, что у Мелье не было собственного общественного идеала. Его идеал – это общинная собственность на землю и охватывающая всю Францию федерация крестьянских общин. В отличие от будущего коммунизма Бабефа, Бланки и Маркса его коммунизм – это еще чисто аграрный крестьянский коммунизм.
Считать Мелье анархистом в полном смысле слова неверно. В его «Завещании» встречаются кое-где упоминания о «добросовестных и мудрых управителях» (см. там же, с. 135), которые больше всего похожи на сельских старост. Но упрекать Мелье в том, что он не был анархистом или марксистом, было бы чудовищным историческим анахронизмом. Он был великим революционным коммунистом начала 18 века, далеким и славным предтечей «грядущих и доблестных дней»…
«Завещание» так и не было напечатано в полном объеме в 18 веке. Вольтер, читая его, по собственному признанию, «дрожал от ужаса», но, поразмыслив, издал исковерканную версию, где сохранил места атеистические, но заботливо повыбрасывал места коммунистические и революционные. Однако рукописный текст «Завещания» все ходил и ходил по рукам. Бесспорно его влияние на атеиста, коммуниста и протоанархиста эпохи Великой Французской революции, участника Заговора во имя Равенства Сильвена Марешаля. Очевидна перекличка идей Мелье с идеями английского подпольщика начала 19 века, незаслуженно забытого сторонника аграрного коммунизма сельских общин Томаса Спенса. В более широком смысле идеи Мелье, входя в общую идеологическую атмосферу эпох, влияли через многие передаточные инстанции и на тех, кто никогда не слышал фамилию Мелье…
Он прожил горькую жизнь, он жил в эпоху безвременья и наверняка мучился постоянным несоответствием между своей видимой жизнью и подлинным делом своей жизни. Рациональные объяснения, что эта раздвоенность является единственно возможной тактикой, давали мужество, но не давали радости. Ему не выпало редкое счастье – жить в своем времени, счастье говорить одним голосом с пробуждающимся к сознательной жизни народом, счастье вместе со всем народом своей силой добывать на Земле свою волю и устанавливать свою правду, счастье крушить Бастилии и господские замки, счастье карать праведным судом властных и богатых, счастье верить, что мир всеобщего братства будет вот-вот достигнут и «еще бы немного напора такого – и снято проклятие с рода людского», счастье умереть на глазах товарищей на баррикаде…Он был одиночкой, далеким предвестником будущей бури. Но без таких далеких предшественников, без тех, кто вышел рано, до зари, очистительная буря народной революции невозможна:
Атакующим не рассмотреть
Между жизнью и смертью границу.
Кто-то должен в бою умереть,
Не дойдя до вражьих позиций…
Ему, может, хватило б сил,
Сделать больше, чем целые роты,
Но кого-то должен скосить
Ураганный огонь пулемета.
Кто-то должен в лаве атак
Ткнуться носом, мешая снег с грязью,
На куски изрублен Спартак,
И в Москве четвертован Разин…
Не хотят считаться ни с кем
Из литого свинца метели,
Кто-то должен в последнем броске
Умереть, не дойдя до цели.
Только будет за гимном гимн
От Китая до края Европы
Прославлять того, кто погиб,
Не ворвавшись в чужие окопы… (стихотворение В. Платоненко).
