Список заметок (1)

Избранные цитаты из книги попа Гапона «История моей жизни».


Глава 17

 

«В действительности, они не имеют голоса»


« Глава вторая. Мой родной дом.

От отца я узнал, как унизительно положение крестьян в земстве. В действительности, они не имеют голоса в земских делах, так как, при всяком неприятном заявлении с их стороны, немедля находят предлог засадить их в холодную. Помню, что, когда мне было 12 или 13 лет, я пошел однажды в волость повидать отца. Он сидел в волостном садике со старшиной и его ближайшими помощниками. Выбирали гласных от 10-тысячного населения и разговаривали о том, как было в прежние времена и как теперь. «В прежние времена — говорил один из них, — власть чиновников была так велика, что, чтобы доказать, что они могут делать с выборными от крестьян все, что они захотят, они заставляли старшин становиться перед всей деревней на четвереньки и лаять по-собачьи». В то время, как рассказывавший это выражал удовольствие, что эти времена прошли, послышался звук колокольчика, и старшину и его собеседников охватил страх при мысли, что это едет чиновник, который их всех арестует.
»

 

Про телесные наказания


« Сразу после предыдущей цитаты

Старшина направился в волостную избу, а его собеседники пошли за ним, крадучись за кустами. Наивно я спросил отца, почему же он не уходит, и на мой вопрос он ответил добродушной улыбкой. В другой раз помню, я узнал от отца, что одного из крестьян нашей деревни будут сечь. Наказание это считалось таким унизительным, что бывали случаи, когда наказуемый предпочитал кончить самоубийством. Для меня, которого даже дома никогда не секли, весть эта была особенно ужасна, и хотя отец и успокаивал меня, что выборных не секут, но я не мог спать от мысли, что и отца моего могут когда-нибудь высечь.
»

 

Бог смотрит на тебя


«

Глава вторая. Мой родной дом.

Таково было на меня влияние отца; что касается моей матери, то ей я обязан больше всего моими религиозными взглядами. Сама она была безграмотна, но отец ее умел читать и, как человек чрезвычайно религиозный, большую часть времени проводил за чтением житий святых. Дед часто рассказывал мне о прочитанном, и это оказывало такое влияние на мое воображение, что, будучи 7- или 8-летним мальчиком, я часами простаивал перед иконами и, обливаясь слезами, молился о своих воображаемых грехах. Некоторые же рассказы деда производили совсем другое впечатление. Помню, как меня поразил случай из жизни св. Иоанна, епископа новгородского, когда он усердно молился, а злой дух, всеми способами стараясь смутить его, прыгнул в чан с водою, стоявший в келье, а святой муж поспешил перекрестить чан и тем закабалил черта. Черт взмолился, чтобы его выпустили, и обещал сделать все, что пожелает св. Иоанн. Епископ пожелал быть немедленно перенесенным в Иерусалим, и в ту же ночь они съездили туда и обратно, и святой освободил черта.
Рассказ этот произвел на меня большое впечатление: я заплакал, но в то же время желал, чтобы и мне представился такой же случай поймать черта. Дух религии, несмотря на фантастичность тех форм, в которых он мне являлся, имел на меня сильное и хорошее влияние. Жизнь святых и анахоретов производила на меня глубокое впечатление, и я мечтал о том дне, когда и моя жизнь станет такою же. Мать моя усердно поддерживала это во мне, потому что верила, что ее собственное освобождение от мучений ада зависит от того, спасет ли она нас. Как бы я ни был голоден, придя домой, никогда бы я не решился взять что-нибудь без спросу, хотя бы даже никого не было в комнате; но в углу висел образ Спасителя, глаза которого, казалось, всюду следили за мной. Ни за что на свете не взял бы я в пятницу молока в рот из боязни, что у меня вырастет рог на лбу. Моя мать была строгая женщина, и, как бы холодна ни была погода, как бы скудна ни была наша одежда, мы должны были ходить в церковь и петь на клиросе, хотя бы зуб на зуб не попадал от холода.
»
 

В промежутках нельзя шалить


«

Глава вторая. Мой родной дом.

Иногда ей хотелось послушать жития святых, и так как я один умел читать, то и должен был долгие часы проводить за этой драгоценной и святой книгой. Однажды я забыл, что была пятница, и меня поймали, как я поедал хлеб с молоком. После того, как мать наказала меня, в моем детском мозгу невольно зародилась мысль о противоречии между формой и содержанием религии. Несомненно, что певчие пели громко и хорошо, несомненно также, что это было необходимо для спасения души, а все-таки это не мешало им в промежутках болтать и шалить. Неужели же действительно Богу было угодно, чтобы меня высекли?
»

 

Лицимерие духовенства


« Глава третья. Я становлюсь священником.

Чтобы содержать себя, я стал давать уроки в богатых соседних домах и у местного духовенства. Иногда мне приходилось жить летом в домах моих учеников, и это дало мне случай познакомиться с внутренней стороной жизни русского духовенства. Я видел священников, приносящих святые Дары в нетрезвом виде, и это, как и еще многое другое, убедило меня, что среди них много фарисеев. Они не только не поступались своими удобствами ради блага народного, но часто уподоблялись пьявкам для своих прихожан. Кругом была нищета, болезни, гнет: на 20 верст в округе был всего один врач, а в нашем селе был только фельдшер. С другой стороны, я все яснее видел противоречие между евангельским учением и обрядностями и догматами церкви. По мере того, как я вникал в эти мысли, все большее и большее отвращение овладевало мною. Целый год переживал я эту душевную муку, пока не заболел тифом и воспалением мозга. Я болел долго, и когда отец приехал навестить меня в лазарете, то сначала не узнал меня.
»

 

Близость могилы действовала подавляюще


« Глава третья. Я становлюсь священником.

После смерти моей жены мне казалось, что все светлое отлетело из моей священнической жизни. Несомненно, что близость могилы моей жены, которую я постоянно посещал, действовала на меня подавляюще. Я был так удручен, что стал опасаться за свои мозги. Мне представлялся случай переменить место и может быть, начать новую жизнь, но я решил сделать попытку поступить в духовную академию в Петербурге.
»

 

«лицемерие в доме проповедника правды»


«

Глава четвертая. Крайности встречаются в Петербурге.

Когда я подъезжал к монастырю, торжественно звонил колокол, величайший в России, наполняя воздух и потрясая, как мне казалось, даже землю божественным призывом. Я вошел в церковь с чувством любви и благоговения к месту покоя св. Сергия — этого проповедника любви и смирения. Я спешил к раке преклониться перед нею, как вдруг в церковь вошел московский митрополит Владимир[10] в сопровождении целой свиты архимандритов и монахов низших рангов. Сам он выглядел просто, но вид жирных и упитанных монахов и духовных лиц неприятно поразил меня. Митрополит служил всенощную, так как на другой день праздновалась память св. Сергия. Духовенство и монахи с буквальной точностью подражали митрополиту: одновременно с ним крестились и кланялись, причем я заметил, что когда они не крестились и не кланялись, то обменивались замечаниями и шутками и вели себя не так, как подобает в таком святом месте. Церковная служба, очевидно, не имела для них значения. Их лицемерие в доме проповедника правды св. Сергия наполняло меня негодованием, и я ушел, не дождавшись конца всенощной и не преклонив колен перед мощами, так как считал богохульством сделать это на глазах этих
»

 

«Святейший Синод, управляемый обер-прокурором»


«

Глава четвертая. Крайности встречаются в Петербурге.

Здесь я должен был ожидать человека, который имел власть разбить все мои надежды, уничтожить все мои планы. При этом я невольно задумался о печальной судьбе русской церкви, всецело зависевшей от одного человека, человека светского и правительственного чиновника. Русская церковь не автономна. Святейший Синод, управляемый обер-прокурором, состоит из епископов, которые, принадлежа к черному духовенству, неизбежно далеки от знакомства с народною жизнью и ее нуждами. Каждый епископ — полновластный хозяин в своей епархии. Он назначает священников, никем не обязанный сообразоваться с нравственными и умственными качествами кандидатов. Если ему угодно, он может возвести в сан священника кого захочет, он может уволить и наказать любого священника своей епархии, не оставляя ему права обжаловать это решение. Если же священник рискнет жаловаться на епископа Синоду, тот немедля препроводит жалобу епископу на его личное усмотрение. Священники же — полные хозяева церковных дел и имуществ в своих приходах, так как прихожане не имеют голоса. В силу этого церковь лишена жизненности и превращена в религиозно-бюрократический департамент под управлением Победоносцева.
»

 

О духовной семинарии


«

Глава четвертая. Крайности встречаются в Петербурге.

Таким образом я стал студентом Петербургской духовной академии и поселился в здании академии.[15] Здесь, думал я, я найду ответ на столь мучивший меня вопрос о смысле жизни. Здесь я ожидал найти простор, в котором мои мысли могли бы свободно развиваться и свободно искать истину, не будучи стесненными ритуализмом и светскими предрассудками. «Alma mater» чистой мысли и чистой науки открыла передо мной двери, и я вошел с сердцем, возродившимся для усердной науки и самоотверженной жизни. Я думал, что в этом святилище науки тем или другим путем я приобрету то, что поможет мне служить правде и народу. Но надежды мои совсем не оправдались. Вскоре я убедился, что подавляющее большинство студентов столь же мало интересуются религиозными и нравственными истинами, как и преподававшие им профессора. Ученье было только формальное и схоластическое. Не дух, а буква Священного Писания изучалась. Только профессор истории церкви Болотов[16] составлял исключение. Это был серьезный и очень умный человек; остальные вовсе не соответствовали своему назначению. Так, например, профессор, читавший о божественности Христа, молодой человек, приходил на лекции с красным лицом и опухшими глазами. Студенты, знавшие его, говорили, что он проводит ночи в пьянстве и безобразиях, и после этого он мог приходить и говорить о святом семействе с такой фамильярностью, как будто он был в близком родстве с ним. Как могло не возмущать меня все это?

Постепенно я потерял всякий интерес к лекциям и понял, что никаких серьезных познаний от профессоров я не получу. Все же я еще старался серьезно относиться к сочинениям, которые время от времени заставляли студентов писать и которые тщательно изучались начальством. В первом сочинении я изложил как можно яснее свои мысли и получил за то строгий выговор от профессора. «Вы не должны иметь собственных суждений об евангелии, — сказал он, — студенты должны лишь изучать то, что говорили св. отцы». Когда же в другом сочинении я постарался честно отнестись к теме, мне пригрозили исключением. Опять я почувствовал, что почва ускользает у меня из-под ног.
»

 

Лишены заработка и высланы без вины


«

Глава пятая. Ложные пастыри.

По дороге в Крым я остановился в Харькове и там встретил не менее двадцати трех семей, служивших в Полтаве и высланных оттуда губернатором в 24 часа. Некоторые из них были моими старинными знакомыми, и я много с ними беседовал. Я не буду вдаваться в подробности, но простой факт, что двадцать три семьи, более ста человек, могли быть лишены заработка и высланы из губернии без всякой вины, лишь за честное исполнение своих обязанностей, вызвал у меня тягостное раздумье о существующем политическом строе России.
»

 

Дворцы и лачуги


«

Глава пятая. Ложные пастыри.

И действительно, город поражает человека впечатлительного контрастом между роскошными дворцами центра и ужасными лачугами предместий. Как в городе, так и его окрестностях находятся дворцы и имения царя, и вид этой вопиющей бедности у самого порога дворцов и на границах имений наполнял невыразимой горечью мое сердце и отравлял мне наслаждение природой, которая так хороша здесь.
»

 

«Благочестивый настоятель предпочитал эксплуатировать суеверие простого народа»


«

Глава пятая. Ложные пастыри.

Настоятель монастыря — старик с добрым и интеллигентным лицом, очевидно, очень набожный — сначала мне сильно понравился, но потом я стал сомневаться в его искренности. Как-то раз мы поехали к маленькой, старой, заброшенной часовне. Увидев на некоторых деревьях вокруг часовни множество суконных шарфов, я спросил настоятеля, что это означает, и он объяснил, что не только христиане, но и многие татары верят в целебные качества маленького ключа за часовней, возникшего, по преданию, от удара лошади св. Георгия. Набожно перекрестившись, настоятель сказал мне: «Мы должны построить здесь новую часовню; подумайте, какой доход получит монастырь благодаря св. ключу». Благочестивый настоятель предпочитал эксплуатировать суеверие простого народа, тогда как кругом без всякого употребления лежали тысячи десятин хорошей земли, могущих принести большой доход.
»

 

Питомники порока и рассадники суеверия


«

Глава пятая. Ложные пастыри.

С каждым днем я все более убеждался, что все эти тысячи монастырей только питомники порока и рассадники народного суеверия. А какую бы пользу могли они принести народу! Лучшие места в Крыму, а также и в других местах России, принадлежат монастырям и не только не приносят пользы, но даже делают зло народу. Придет время, когда все это изменится.
»

 

«Как в разговорах своих, так и в поступках люди эти никогда не были искренни»


«

Глава шестая. Между босяками и рабочими.

В это время я познакомился с различными представителями придворной знати. Чаще других я бывал у Хитрово,[27] умной женщины, вдовы покойного гофмаршала Хитрово, бывшего русским посланником в Японии. Там я имел случай наблюдать жизнь высшего общества и нашел ее далеко не завидной. Как в разговорах своих, так и в поступках люди эти никогда не были искренни. Вся жизнь их была нудная, скучная и бесцельная. Их интерес к благотворительности был порывист и поверхностен. Сначала я верил их добрым намерениям, и, когда меня просили собрать сведения о том или другом семействе, я, не щадя времени, а иногда и денег, исполнял эти поручения, тщательно исследовал дело и докладывал о нем. Вскоре я убедился, что усердие мое было неуместно; все ограничивалось одними расспросами: ни настоящего участия, ни желания помочь беде не было. Им нужно было только новое развлечение. Ту же самую искренность я заметил в них и по отношению к религии. Они часто высказывали большой интерес к жизни Христа и просили меня рассказывать им о ней, но потом я убедился, что интересует их нечто совсем другое.
»

 

Нарышкина о совершенно бесхарактерном и безвольном Hиколае 2


« Сразу после предыдущей цитаты:

Это была Елизавета Нарышкина,[28] старшая гофмейстерина при императрице, дама высшего аристократического круга, весьма любимая царем и императорской фамилией. Женщина добрая и умная, она была основательницей многочисленных благотворительных учреждений, вполне удовлетворявших своему назначению. Она часто приглашала меня к себе, и мы подолгу разговаривали. Благодаря ей я стал идеализировать императора Николая II. Она рассказала мне, что, когда он был ребенком, она носила его на руках и на ее глазах он вырос; она уверяла меня, что знает его как своих детей, и отзывалась о нем как о действительно добром, честном человеке, но, к сожалению, совершенно бесхарактерном и безвольном.
»

 

«воровство там нечто обычное»


«

Глава шестая. Между босяками и рабочими.

Как заведующему приютом мне пришлось столкнуться с председателем комитета всех приютов, Аничковым,[30] бывшим одновременно и гласным городской думы. Он оказывал мне большое, но своеобразное расположение: в состоянии опьянения он открывал мне свою душу и рассказывал о своих похождениях. Говорил о многих бесчестных проделках, в которых он участвовал вместе с городской управой. Часто приглашая меня к себе, он угощал меня всевозможными винами, которые, по его словам, были украдены его дядей, заведовавшим хозяйственною частью в Зимнем дворце. Рассказывал много странного из области дворцового хозяйства. Количество дворцовой прислуги громадно; одних поваров около 70, и каждый из них крадет сколько может, и, вообще, воровство там нечто обычное. С глубоким огорчением слушал я эти рассказы и думал, как хорошо было бы, если бы вместо того, чтобы расточать так непроизводительно народные деньги, царь подавал бы всему миру пример умеренной жизни.
»

 

О жизни и зарплате рабочих


«

Глава шестая. Между босяками и рабочими.

Сблизившись с рабочими, я изучил условия их жизни и находил, что, действительно, они очень тяжелы. В Петербурге числится свыше 200 тыс. рабочих, большая часть которых работает в ткацких мастерских и на механических заводах и сосредоточена в рабочих кварталах города. Заработок их равняется 14 руб. в месяц и больше, и только самые лучшие рабочие получают до 35 руб. Мастера часто относятся к ним грубо и несправедливо, вымогая взятки под угрозами расчета, и оказывают предпочтение своим родственникам и друзьям. В случаях недоразумений между мастерами и рабочими фабричные инспектора становятся почти всегда на сторону хозяев, всеми силами стараясь принудить рабочих к уступке. Даже фабричные доктора, оплачиваемые хозяевами, их верные слуги, и при несчастных случаях дают такие свидетельства, которые лишают потерпевших рабочих права на вознаграждение. Такое отношение к рабочим со стороны хозяев, начальства и полиции, которые действуют сообща, чтобы помешать им добиться справедливости, все более и более озлобляет рабочих. Тогда я понял, что если сплотить всю эту массу рабочих и научить ее, как отстаивать свои интересы, то какое громадное влияние это оказало бы на улучшение условий труда в России.
»

 

Быт рабочих


« Глава одиннадцатая
Начало кризиса

Я лично не видел еще необходимости спешить, но обстоятельства неожиданно заставили нас действовать. Кризис был вызван самими фабрикантами. Наш союз был всего более организован на Путиловском заводе, насчитывавшем до 13 тысяч рабочих. Завод этот считается одним из величайших по выделке пушек большого калибра и пулеметов; только заводы Армстронга и Круппа еще больше. Поэтому интересно сказать несколько слов об условиях труда на нем и на других заводах С.-Петербурга.

Завод этот разделен на 18 или 20 отделений с многочисленными мастерскими. Небо еще издали кажется черным от дыма, и шум машин оглушает вас при входе в мастерские.

Положение рабочих на этом заводе сравнительно лучше, чем на заводах текстильных, и металлисты обыкновенно получают больше жалованья, чем ткачи и текстильщики. Рабочие здесь не живут в бараках, как обыкновенно на других русских фабриках, но отдельно в большом пригороде, окружающем завод. Обыкновенно рабочий нанимает комнату для себя и своей, по большей части многочисленной, семьи, но многие из них не имеют средств, чтобы это сделать, и ютятся по несколько семей в одной комнате. Мастера и помощники получают лучший оклад и живут сравнительно прилично. Положение на бумагопрядильных производствах много хуже. Здесь жалованье ничтожное и условия жизни ужасны. Обыкновенно какая-нибудь женщина нанимает несколько комнат и пересдает их, так что часто по десяти и даже больше человек живут и спят по трое и больше в одной кровати без различия пола.

Нормальный рабочий день, по закону 1897 г. (изданному после большой стачки 1896–1897 гг.), одиннадцать с половиною часов. Но циркулярами министерства финансов разрешаются сверхурочные работы; поэтому средний рабочий день нужно считать в 14 или 15 часов.

Я часто наблюдал эти толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Ужасное зрелище. Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их. Но, спрашивается, почему они соглашаются на сверхурочные часы? По необходимости, так как они работают поштучно, получая очень низкую плату. Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После 15 или 20 лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Так они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, — эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль — нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.

Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом. И как могло быть иначе? Они видели, как каждое утро молодых девушек, наравне с мужчинами, раздевали и обыскивали перед началом работы. Трудность получения работы увеличивалась отсутствием трудовой регистрации. Часто ко мне обращались рабочие со словами: «Я работал 20 лет на одном месте, и теперь мне отказали. У меня нет дома в деревне и я знаю, я чувствую, что и я и моя семья погибли».

Как мало нужно, чтобы утешить этих страдальцев. От одного доброго слова лица их светились благодарностью и надеждой. Вот где обширное поле деятельности для служителей церкви. Кроме проповеди трезвости и смирения они ничего не делают. Полное отсутствие прав, как личных, так и общественных еще сильнее увеличивает ожесточение рабочих. Каждый представитель владельца, от директора до последнего мастера, может уволить рабочего. Каждый, стоящий на более высокой ступени, имеет право неограниченного угнетения своих подчиненных. Этим беззаконием и можно объяснить сильное развитие хулиганства в русских городах.

В декабре на Путиловском заводе, без видимой причины, были уволены четыре человека.[98] Два из них очень давно служили на заводе, а два других уже семь лет. Несомненно, увольнение было вызвано тем, что они принадлежали к нашему союзу, так как, рассчитывая их, им сказали: «Несомненно, ваш союз поддержит вас». В течение двух недель я лично не вмешивался в это дело, ожидая, что рассчитанные рабочие будут снова приняты после всего, что было сделано, чтобы повлиять на фабричную администрацию. Когда же все усилия оказались тщетными, я счел своим долгом перед союзом стать на защиту исключенных и довести дело до конца, каков бы он ни был…Если мы оставим уволенных на произвол судьбы, доверие к нашему союзу неизбежно и навсегда поколеблется, не говоря уже о том, что это поощрило бы произвол. Если же нам удастся отстоять их, престиж нашего союза неимоверно поднялся бы в глазах рабочих. Первым делом я направил рассчитанных рабочих к директору завода Смирнову[99] и к фабричному инспектору, но там их постигла неудача.

»

 

Хитрая ловушка эксплуататоров


«

Глава седьмая. Я знакомлюсь с Зубатовым.

«Этот союз, — сказал он, — хитрая ловушка, организованная полицией для того, чтобы отделить рабочий класс от интеллигенции и таким образом убить политическое движение. Он подрывает силу рабочих. Организаторы, с помощью тайной полиции, делают все,чтобы отвлечь внимание рабочих от политических идей. Они предоставляют рабочим ограниченное право собраний, но во время разговоров агенты тайной полиции выуживают наиболее интеллигентных и передовых, которых затем арестовывают. Таким образом, они надеются отнять у движения его естественных руководителей. Афанасьев сам только что предал молодую учительницу, — прелестная молодая личность, — которая все свое время и энергию отдавала занятиям с рабочими в воскресной школе. Он также выдал и многих других, и аресты наиболее передовых рабочих постоянно производятся. Вначале я не понял настоящего смысла этого дела и согласился вместе с проф. Озеровым[43] и некоторыми интеллигентами читать лекции рабочим, но когда мы поняли, в чем дело, то ушли из этой организации».

Все это наполнило меня отвращением. Организаторы этого союза получали большое жалованье и жили в роскоши. Я понял, что единственная цель этого союза состояла в том, чтобы остановить рост рабочего движения, и я решил, что примкнуть к зубатовской организации не только безнравственно, но и преступно.

В день Крещения, 6 января 1903 г., я присутствовал на богослужении в Вознесенском соборе. Была торжественная служба, на которой присутствовали все высшие чины с Треповым во главе, но на меня вся эта обстановка произвела удручающее впечатление. Вместо искренней молитвы, исходящей из чистых сердец, я видел лишь парадные мундиры, и казалось, что никто не думал о значении этого великого дня, а только о собственной позе или же о своих соседях. Полиция с простым народом обращалась самым бесцеремонным образом, и я должен был вступиться за одного бедного человека, которого городовой без всякого повода ударил по лицу. Вот, подумал я, как эти самозваные народные защитники, притворяющиеся, что организовывают рабочих для улучшения их быта, на самом деле обращаются с ними, как со скотами.
»

 

Русские попы просто чиновники охранки


«

Глава восьмая. Конец зубатовщины.

Я понял тогда, что русские попы просто чиновники охранного отделения; пожалуй, даже хуже — ведь полиция ловит только тела своих жертв, тогда как священники улавливают их души; они-то и есть настоящие враги трудящихся и страдающих классов.
»

 

Про Иоанна Кродштатского


« Глава девятая.
Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга

Когда состоялось наше первое заседание, один из старейших рабочих, по прозванию дедушка Яков,[68] предложил пригласить отца Иоанна Кронштадтского,[69] чтобы отправить торжественное богослужение, но это было отвергнуто большинством голосов, недовольных тем, что отец Иоанн изображал из себя чудотворца.
Не могу не сказать несколько слов о моих встречах с этим замечательным священником. Его манера раздавать на улице большие суммы денег привлекала в Кронштадт массу нищих, которая только и жила подаянием и все более и более теряла охоту к честному труду. Первый раз я встретился с ним на освящении церкви в Ольгинском приюте. Отец Иоанн был приглашен совершить богослужение вместе со мною и еще одним священником. Я внимательно всматривался в него. Он небольшого роста; глаза его проницательны, борода короткая, седая; движения резкие, нервные; одет он был в великолепную рясу. Перед началом богослужения в церковь вошел какой-то генерал, и я убедился тогда, что отец Иоанн очень наблюдательный и практичный человек. Вскоре я встретил его в доме одного купца, где он также совершал богослужение. Его сопровождала одна из 12 его постоянных спутниц, одетая в белое, поведение которой было скорее кривлянием, чем поклонением. Затем нас пригласили к столу, и отец Иоанн и я сели, а толпа стала кругом нас на колени. Иоанн ел и пил с большим аппетитом, нисколько не стесняясь. Я также был голоден, но мое внимание было вскоре отвлечено тем, что, окончив тарелку или выпив стакан, отец Иоанн снова наполнял их и передавал их ближайшему к нему лицу, которое, благоговейно попробовав, передавало его следующему; таким образом тарелки и стаканы отца Иоанна обходили всю комнату. Зрелище это казалось мне унизительным.
Когда новая церковь Красного Креста была окончена, княгиня Лобанова-Ростовская пригласила меня и отца Иоанна совершить богослужение. Был там и третий священник, молодой студент академии. Нас с отцом Иоанном затем пригласили к столу, но студента почему-то демонстративно не позвали. Мне стало так стыдно, что я незаметно ушел и пригласил молодого человека к себе. Однако в другой раз, проповедуя в техническом училище, отец Иоанн произвел на меня сильное впечатление силою своей проповеди и очевидной искренностью. Он говорил о смерти и воскресении и сказал, что каждый человек ежедневно умирает и воскресает и что каждый безнравственный поступок наполняет сердце чувством смерти, а всякое стремление к добру наполняет его славой новой жизни.
Иногда он приезжал в академию, где студенты прямо обожали его. Мне часто приходилось говорить с кронштадтцами, хорошо его знавшими; в общем, все соглашались в том, что его щедрость и его влияние на толпу были развращающими. Особенно поражало его равнодушие ко всем предложениям выработать радикальные меры к улучшению быта нуждающихся и обездоленных. Он был в близких отношениях со всеми врагами и притеснителями народа. Эти 12 барынь, о которых я говорил, большинство которых были жены или незамужние дочери купцов, оказывали на него дурное влияние. Каждая из них дежурила при нем по неделе и в это время направляла жизнь отца Иоанна, стараясь заручиться возможно большим числом богатых домов, посещение которых оплачивалось по очень высокой цене. Таким образом, его молитвы были чисто коммерческим предприятием; бедных же он посещал очень редко. Не думаю, чтобы это была его вина; но, как человек ограниченный, он стал орудием, в политическом смысле этого слова, в руках правящих классов. Он очень чувствителен к рекламе, и хотя и раздает большие суммы, но очень богат. Его неискренность ясно сказалась после кишиневского погрома. Сперва, под влиянием минуты, он написал воззвание, в котором строго осуждал убийство евреев, но затем, под давлением властей, написал другое, в котором, оправдываясь в высказанных им упреках, обвинял евреев как инициаторов убийств.
Можно из всего этого понять, что я не особенно был огорчен тем, что отец Иоанн не будет приглашен на наше собрание. Затем я отправился к митрополиту Антонию просить его согласия на приглашение епископа Сергея,[70] ректора академии. Хотя митрополит, как и всегда, принял меня благосклонно, но не только не дал своего согласия, но даже хотел запретить мне принять должность председателя в случае, если меня выберут.
»

 

Правительство запрещало фабрикантам идти на уступки рабочим


« Глава одиннадцатая
Начало кризиса

Я указал ему на серьезность положения. «Рабочие решили, — сказал я, — поддержать своих товарищей какой угодно ценой. С этими четырьмя рабочими поступили очень несправедливо. Рабочие единогласно приняли резолюцию, которая, как вы увидите, очень умеренна, и лично я вполне поддерживаю их требования». Я говорил, что правительство должно понять серьезность предстоящего ему выбора. В промышленных вопросах в России всегда следует считаться с правительством, особенно же в данном случае, так как Путиловский завод, как и многие другие фабрики и заводы, существует, главным образом, казенными заказами. Пригрозив отнять эти заказы, правительство легко могло заставить фабрикантов пойти на уступки. Правда, обыкновенно случалось как раз обратное. Во время конфликтов между трудом и капиталом фабриканты часто соглашались идти на уступки, но правительство, боясь, что это поведет к еще большим требованиям и к забастовкам более грандиозных размеров, запрещало им это делать; несколько раз фабриканты на своих профессиональных собраниях и в петициях министру финансов указывали, что правительство своим вмешательством препятствует проводить мирное развитие национальной промышленности.
»

 

Рабочие гарантировали царю безопасность


« Глава тринадцатая
В министерстве юстиции

Собрав несколько вожаков рабочих, я прочел им мое письмо.[122] Они одобрили его содержание, но последняя фраза вызвала возражение. «Как можем мы гарантировать безопасность царю нашей жизнью, — серьезно спрашивали некоторые из них, — если какое-нибудь неизвестное нам лицо бросит бомбу, то мы должны будем покончить с собой». Слова эти доказывали, какая искренность и простодушие руководили рабочими. Мне пришлось употребить все мое влияние, чтобы убедить, что мы, безусловно, должны обещать царю эту гарантию. Затем письмо мое было подписано мною и моими товарищами, и я уверен, что, если бы царь явился к народу и что-нибудь случилось бы с ним, люди эти покончили бы с собой. Расставаясь
»

 

Казаки рубили саблями


« Глава шестнадцата.
Бойня у Нарвской заставы.
 
 Два полицейских офицера, также без шапок, шли впереди нас, расчищая дорогу и направляя в сторону встречавшиеся нам экипажи. Таким образом подходили мы к Нарвской заставе. Толпа становилась все больше, пение более внушительным и вся сцена более драматичной. Наконец, мы находились всего в двухстах шагах от войск. Ряды пехоты преграждали нам путь, впереди пехоты стояла кавалерия с саблями наголо.[138] Неужели они тронут нас? На минуту мы смутились, но затем снова двинулись вперед.
 Вдруг сотня казаков бросилась на нас с обнаженными саблями. Итак, значит, будет бойня. Сообразить что-либо, отдать приказание, тем более выработать план какой-либо не было времени. Раздался крик ужаса, когда казаки обрушились на нас. Передние ряды расступились направо и налево, и казаки пронеслись по образовавшемуся проходу, рубя на обе стороны. Я видел, как подымались сабли и мужчины, женщины и дети падали как подкошенные. Стоны, проклятья и возгласы наполнили воздух. По моему приказанию передние ряды снова сомкнулись за казаками, которые, проникая все глубже и глубже в толпу, выехали, наконец, с противоположной стороны. Снова торжественно, но уже с яростью в сердце, мы двинулись вперед. Тем временем казаки, повернув лошадей, снова стали прорезать толпу в обратном направлении. Промчавшись, они направились к Нарвской заставе, где ряды пехоты, расступившись, чтобы пропустить казаков, снова сомкнулись. Мы все подвигались вперед, хотя ряды грозно сверкавших штыков не сулили нам ничего доброго. Когда процессия еще только двинулась в путь, мой добрый друг, рабочий Кузин, сказал мне: «Мы принесем нашу жизнь в жертву». Да будет так.

вперед. Тем временем казаки, повернув лошадей, снова стали прорезать толпу в обратном направлении. Промчавшись, они направились к Нарвской заставе, где ряды пехоты, расступившись, чтобы пропустить казаков, снова сомкнулись. Мы все подвигались вперед, хотя ряды грозно сверкавших штыков не сулили нам ничего доброго. Когда процессия еще только двинулась в путь, мой добрый друг, рабочий Кузин, сказал мне: «Мы принесем нашу жизнь в жертву». Да будет так.
 Мы были не более как в 30 шагах от солдат, нас разделял только мост через Таракановку (которая считается границей города), как вдруг, без всякого предупреждения, раздался залп. Как мне говорили потом, сигнал был дан, но за пением мы его не слышали, а если бы и слышали даже, то не знали, что он означает.
 Васильев, шедший со мной рядом и державший меня за руку, внезапно выпустил мою руку и опустился на снег. Один из рабочих, несших хоругвь, также упал. Когда я сказал об этом одному из двух полицейских офицеров, сопровождавших нас, тот немедленно крикнул: «Что вы делаете, как вы смеете стрелять в портрет государя!» Но это не помогло, и, как я узнал позже, оба офицера пали, один убитый, а другой опасно раненный.
 Обернувшись к толпе, я крикнул, чтобы все легли на землю, и лег сам. Пока мы лежали, залп раздавался за залпом, и казалось, конца им не будет. Толпа стала сперва на колени, а потом легла плашмя, стараясь защитить головы от града пуль, задние же ряды обратились в бегство. Дым от выстрелов, подобно облаку, стоял перед нами и щекотал в горле. Старик Лаврентьев, несший царский портрет, был убит, а другой, взяв выпавший из его рук портрет, также был убит следующим залпом. Умирая, он проговорил: «Хоть умру, но в последний раз увижу царя». Одному из несших хоругвь пулей перебило руку. Маленький 10-летний мальчик, несший фонарь, упал, пораженный пулей, но продолжал крепко держать фонарь и пытался встать, но был убит второй пулей. Оба кузнеца,[139] охранявшие меня, также были убиты, как и все те, кто нес образа и хоругви, теперь валявшиеся на снегу. Солдаты продолжали стрелять во дворы прилегающих домов, куда толпа старалась скрыться, и, как я узнал потом, пули через окна попадали и в посторонних лиц
»

 

Стреляли без предупреждения


« Глава семнадцатая
Первые баррикады

Один офицер подъехал на сто шагов к толпе. Видя его махающим рукой, первые ряды остановились и выслали трех делегатов для переговоров с ним. Но прежде, чем они подошли к нему, он крикнул: «Не подходите, или будем стрелять». Делегаты стали на колени и вывернули карманы, показывая, что они безоружны. Тогда офицер подъехал к ним, взял у одного из них копию петиции к царю и повел его за собой к войскам; другие два делегата пошли за ним. Полагая, что они получили разрешение идти, толпа двинулась вперед. Немедленно, без всякого предупреждения, раздался залп один, другой, третий. Многие были убиты и более сотни ранены. Все это, со слов очевидца, произошло чрезвычайно быстро, так что если бы толпа даже и желала бы разойтись, то не имела бы времени, да и разбежаться не было возможности, потому что все соседние улицы были полны народом. Тех, которые искали спасения по Дворянской улице, ведущей к Самсоньевскому мосту на Выборгской стороне, преследовала кавалерия, рубя направо и налево. Многие старались скрыться в ближайших дворах, но, по приказанию офицера, все ворота были заперты. Даже когда уже улицы были очищены и все было спокойно, безоружные прохожие не были гарантированы от нападений. Некто Мартинат, германский подданный, получил удар саблей по голове, и, когда он упал, солдат продолжал рубить его.[141] И это был не единственный случай. И здесь также убитые и раненые лежали неубранные, т. к. полиция и войска не позволяли никому подходить к ним. Некоторые останавливали проезжающих извозчиков, чтобы увезти пострадавших, но полиция не позволяла этого делать и даже ранила несколько ослушников, но, несмотря на это, извозчики не только помогали увозить пострадавших, но даже не брали за это денег.
»
 

Столкновение на Вамильевском острове


« Сразу после предыдущего отрывка

Событие 9 января не осталось без влияния на народ. Оно вызвало видимую перемену в его настроении. Вид сотен безоружных и невинных жертв переполнил чашу народного терпения. Не успевали разгонять толпу, как она снова собиралась в другом месте, ораторы-революционеры, до того дня нежеланный элемент среди рабочих, находили массу слушателей. «Не стоит идти к Зимнему дворцу, — говорили они, — вы видите, что царь не хочет принять вашей петиции. Мы ничего не добьемся от него с пустыми руками. Мы должны быть вооружены». В ответ на это с разных концов толпа кричала: «Дайте нам оружие!» Разбившись на малые группы, толпа двигалась по соседним улицам, останавливая проезжавших офицеров и полицейских, и отнимала у них оружие. При всем этом толпа старалась сохранить известный порядок, и хулиганов, пытавшихся громить лавки, может быть даже по наущению полиции, что для нас не ново, рабочие хватали и прогоняли.
 Рабочие с Васильевского острова, собравшись около своего клуба, на 4-й линии, между Средним и Малым проспектами, намеревались пройти к Зимнему дворцу через мост, ведущий на Адмиралтейскую набережную.
 Выслушав приказания своих вожаков и дважды пропев молитву, толпа в полном порядке двинулась в двенадцатом часу по направлению к Неве. Вскоре им преградили путь войска, пехота и кавалерия с саблями наголо. Толпа, на этот раз небольшая, подошла к войскам, на этот раз на расстояние 20 шагов, и остановилась. Выступила депутация от толпы и, махая белыми платками и подымая кверху руки, чтобы показать, что она безоружна, старалась объяснить офицеру свои мирные намерения. И здесь, также без всякого предупреждения, по приказу офицера, отряд кавалерии с обнаженными саблями врезался в толпу. Толпа быстро расступилась к панелям. Когда кавалерия проехала толпу, пехота взяла ружья на прицел, но на этот раз не стреляла. Кавалерия разогнала сабельными ударами толпу по соседним улицам, где солдаты и полиция многих ранили и убили. Толпа повернула теперь от центра. Рассказы о бойнях в других местах вызвали взрыв негодования среди рабочих. Когда провозили в санях раненого мальчика, толпа кричала: «Оружия!». Полицейских разоружали, но желавшим грабить лавки не позволяли товарищи. Кто-то вспомнил о том, что неподалеку есть оружейный магазин, и толпа бросилась туда. По требованию толпы, дрожащими от страха руками сторож с трудом открыл дверь, а другой, не менее испуганный, указал на подвал, где хранилось оружие. Когда дверь в подвал не удалось открыть, несколько человек из толпы влезли в окно и нашли в подвале груды старых ржавых сабель, кавказских кинжалов, которые и выкинули на улицу. Также были взяты куски железа и все, что могло служить оружием. Когда лавка была разграблена, разнесся слух, что идут солдаты, и толпа двинулась обратно, разоружая отдельных офицеров и полицейских, к 4-й линии, где ее ожидала масса народу, прислушивавшаяся к залпам, раздававшимся по ту сторону Невы. Подходивших вооруженных товарищей толпа встречала восторженными криками. Немедленно через улицу была протянута проволока и за нею сделаны баррикады, между которыми стояла толпа. Показался отряд казаков, но, увидев препятствие, повернул назад. Вскоре пришла пехота и, став в ряды, стала давать залп за залпом. Многие из защитников баррикад разбежались, другие скрылись по соседним домам, откуда бросали в войска камни и другие предметы. Вскоре проволока была перерезана, баррикады разрушены, причем многие из неуспевших разбежаться были убиты или серьезно ранены.[142]
 Едва ли в какой-либо части города была проявлена такая жестокость к рабочим, как на Васильевском острове. Офицер Гурьев[143] открыто хвастался своею храбростью. Когда он устал рубить саблей, он спросил штык и с ним бросился на молодого рабочего, стоявшего у входа в дом. Гурьев загнал его в дом, и, когда тот бросился вверх по лестнице, Гурьев нагнал его и заколол штыком. Убитый был почти еще ребенок. Гурьев сам рассказывал эту историю. Один из улан с восторгом рассказывал, как он заставлял рабочих самих разрушать баррикады, и, когда те отказывались, ударил одного из них саблей, затем ударил другого, а третий уже стал растаскивать бревна. Проволока и баррикады имели целью защитить рабочий клуб от нежелательного вторжения войск. Чтобы облегчить отступление, были силой раскрыты ворота всех ближайших домов. Рабочие имели смутное представление о том, как строить баррикады, но им помог в этом деле один бледный маленького роста офицер, посвятивший себя служению народу. Трогательно было видеть, как они его слушали и с каким увлечением работали. Напротив помещения рабочего клуба строился дом, и оттуда рабочие брали все материалы для баррикад. Чтобы прекратить правительственное сообщение с этой частью города, были срезаны телеграфные проволоки и спилены столбы. На Малом проспекте и на 6-й линии также были спилены столбы.
На баррикаде в первом ряду стоял один студент, недавно выпущенный после долгого тюремного заключения. Каким-то чудом он не был ранен ни одним из залпов и продолжал стоять со знаменем в руке, пока его не подняли на штыки и не разорвали. Люди мужественно умирали на баррикаде. После первого холостого залпа один из защитников баррикады, размахивая знаменем, крикнул солдатам: «Если совесть вам позволяет, стреляйте!» И немедленно пал, пронзенный несколькими пулями.[144]
»

 

По шлисенбургскому тракту


« Глава восемнадцатая
Около дворца
 
 Офицер, которому было поручено остановить процессию, двигавшуюся по Шлиссельбургскому тракту, действовал более гуманно. Толпа, более чем в 10 тыс. человек, двинулась в 9 час. утра, имея в виду дальность расстояния от города. Вел ее председатель отдела союза Петров.[145] Как и в других местах, в толпе этой было много женщин и детей, и процессия растянулась более чем на версту. Радостно возбужденная, но мирно настроенная, шла толпа, веря в успех. У Шлиссельбургских ворот ей пресекли дорогу пехота и атаманские казаки. Полицейский офицер и казачий полковник подъехали и убеждали толпу остановиться, но Петров и еще несколько рабочих подошли к ним, прося пропустить процессию, так как «они не нарушали общественной тишины». Полковник не согласился и повторил, если толпа не послушается, то он вынужден будет стрелять. После долгих пререканий толпа все-таки двинулась вперед. Тогда раздались три залпа, и толпа пала ниц. Были ли залпы холостые, была ли это случайность или солдатами руководило сострадание, но никто не был ранен. Толпа встала и снова двинулась вперед. Тогда пехота расступилась и пропустила казаков, которые врезались в толпу. Некоторые оказались ранеными. Петров пострадал сильно, сбитый с ног ударом и потоптанный лошадью. Фактически наступление толпы прекратилось. К счастью, солдаты смешались с толпою и стрелять нельзя было.[146] Командир снова крикнул, что получил приказ не пускать процессии на мост. Вожаки поняли эти слова так, что через мост идти нельзя, а другой дорогой можно, и вся толпа бросилась боковой дорогой к Неве, чтобы по льду пройти на противоположный берег к центру города. Многие рассчитывали дойти таким образом до Адмиралтейской набережной, позади Зимнего дворца.
 И из других частей города рабочие, несмотря на нападение войск, пробирались в большом числе к центру города и соединились с группою из центрального отдела союза около Дворцовой площади и по Невскому проспекту.
»

 

Рубили женщин, стариков и детей и другие бойни


« Глава восемнадцатая
Около дворца


Знаменской площадью и Полицейским мостом, не прекращалось. С раннего утра до часу дня оно совершалось беспрепятственно, хотя и в больших, против обычных, размерах. Рабочих сперва было мало, но потом количество их возросло. Дворцовая площадь была превращена в военный лагерь.
 Внезапно, в половине второго, по приказанию капитана Кавалергардского полка, эскадрон солдат бросился на толпу, которая ожидала нашего прихода у Александровского сада, и стал их рубить саблями и нагайками. Там был абсолютный порядок и тишина, так как толпа, главным образом, состояла из женщин, стариков и детей. Они хватались с отчаянием за перила сада. Тогда раздался залп. Преображенцы давали залп за залпом, очевидно, наслаждаясь избиением невинных. Большинство из жертв были женщины и дети. Очевидец рассказывал, что залитое кровью место бойни имело ужасный вид. Сотни пали на месте, и в то же время стали раздаваться беспрерывные залпы с боковых улиц Невского. Офицеры и солдаты как будто перестали быть людьми. Один офицер на вопрос, зачем стреляют, ответил: «Они нам надоели», а другой сказал: «Я им говорю разойтись, а они только смеются». В одном месте кучка народа, спрятавшаяся в угол, была вся перебита. Один из этой кучки, оставшийся в живых, выступил вперед и, расстегнув одежду, обнажил грудь и крикнул: «Стреляйте сюда!» Раздался выстрел, и малый пал мертвым.
 Происходила бойня и на Мойке, у Певческого моста, где кавалергарды, сбив с ног толпу, стреляли в нее. Около Полицейского моста мало-помалу собралась толпа, и, когда в четвертом часу на нее напала рота Московского полка, один из толпы поспешил выступить вперед и стал говорить солдатам, что они также были рабочими и, когда окончат службу, снова станут ими.[147] Тогда офицер бросился на него и стал тащить на середину улицы, и, когда товарищи стали защищать его, он вынул револьвер и выстрелил в них. Один из рабочих упал, обливаясь кровью, но это не удовлетворило офицера, и он приказал солдатам стрелять. Мои несчастные рабочие все еще думали, что стреляют холостыми зарядами; но когда раздались три залпа, на земле лежали кучи убитых и раненых.
 Четверть часа спустя на Полицейском мосту послышался сигнал. Стоявшая там мирная толпа не знала, что это значит. Не было ни беспорядка, ни шума, и войска стали в 20 шагах от народа. Внезапно раздался залп и пало несколько жертв.[148] Остальные бросились бежать по Невскому, и вслед им были сделаны еще два залпа. Невский — такая прямая и широкая улица, что пули бьют на очень большое расстояние и давать там залпы — форменная бойня. Не могу не упомянуть, что во многих случаях у раненых выходное отверстие от пули было больше, чем входное, что, по словам докторов, доказывает, что употреблялись разрывные пули. Кроме Васильевского острова нигде, кажется, не была проявлена офицерами и солдатами такая беспричинная и страшная жестокость, как здесь. Барон Анатолий Остен-Дризен,[149] капитан Преображенского полка, не состоявший даже в наряде, ударил саблей старика на Миллионной улице. Жерве, офицер Финляндского полка, проявил не только жестокость, но и трусость, прячась в опасные моменты за спины своих солдат. Очевидно, не все солдаты стреляли охотно, так как офицер Преображенского полка Николай Мансуров, скомандовавший первый залп на Дворцовой площади и неудовольствовавшийся наличностью кучи убитых и раненых, пошел осматривать ружья у солдат и нашел восемь неразряженных. Эти восемь солдат были немедленно арестованы. Много бедных деток, побуждаемых свойственным им любопытством или желанием лучше видеть, влезло на деревья. Один из фельдфебелей подошел к Мансурову и, показывая на ребенка, спросил позволения его благородия снять их; офицер позволил, и пули прекратили жизнь этих малышей. Полные сани детских трупов[150] увозили с этого места, и, как мне говорили, почти у каждого из убитых застыла улыбка на лице — так неожиданно постигла их смерть.
»

 

Еще несколько примеров


« Глава девятнадцатая
Конец бойни

Хочу привести два или три примера из множества мною узнанных и которые были подтверждены следствием, произведенным петербургской адвокатурой. Каменщик Байков вышел вечером из дому на Малый проспект. Улица была пустынна и не освещена. Внезапно 4 пехотинца сбили его с ног и уже лежачего кололи штыками. Он потерял сознание, потом, придя в себя, дополз до дому. Товарищ немедля доставил его в Мариинский госпиталь, где на нем было найдено 11 колотых ран на груди и боках и оба легкие повреждены. Студент Починков, приехавший из Архангельска, сел на конку на углу Малого проспекта и 14-й линии; не успел он сесть, как кто-то крикнул, и несколько сыщиков бросились в вагон, вытащили его оттуда и били и терзали до тех пор, пока он не потерял сознания. Только в больнице, куда его привезли, он пришел в себя. Двое заступившихся за него подверглись той же участи. Одного из них, Розова, проходившего мимо и закричавшего: «Стойте, вы его убьете», полицейский ударил шашкой по голове, и только меховая шапка спасла его. Он бросился бежать и хотел перелезть через забор, не видя другого спасения. Городовой схватил его и снова стал бить, пока казак не закричал: «Будет!» Тогда его положили в сани и повезли в больницу. Другой рабочий, Степанов, видя, как приблизительно десять красных драгун и несколько хулиганов, вернее, переодетых полицейских, били студента, спросил: «За что бьют?» В ответ Степанов был сбит, и на него посыпались сабельные удары по голове, шее и спине; затем его взяли в участок и оттуда отвезли в больницу, где он пролежал две недели. Случалось, что даже и дворники страдали от этих нападений. Петр Коробов, младший дворник одного из домов по 12-й линии, стоя на дежурстве, услыхал шум на Малом проспекте и пошел посмотреть, в чем дело. Внезапно два конных солдата с шашками наголо набросились на него и ударили его несколько раз по голове. Когда он возвратился назад, он увидел, что ворота закрыты, и вернулся на Малый проспект. Здесь он увидел группу солдат и возле них кучу тел, очевидно, рабочих. Он направился к солдатам, рассчитывая на их защиту, но вместо того получил несколько ударов прикладами. Его сшибли с ног, он потерял сознание, и был брошен в ту же кучу. Когда же, наконец, улица была совершенно очищена, солдаты подняли свои жертвы, связали их телеграфной проволокой и отправили в кадетский корпус. Там их перевязали и, насколько могли, выяснили личность. Дворник сообщил офицеру свою профессию и просил, чтобы его освободили, так как думал, что его арестовали по ошибке. Однако его вместе с другими жертвами отправили в Спасскую часть, и, несмотря на то, что он подал прошение градоначальнику, его освободили через три недели, вместе с другими 84 заключенными. Перед уходом объявили, что он был арестован за участие в запрещенном сборище на улице (хотя в момент ареста он был один). Теперь же он очутился без места и без средств к существованию. Было много подобных случаев, и установлено, что многие из жертв были подвергнуты различным истязаниям.
»

 

Всего в получасе езды от Петербурга


«

Глава четырнадцатая 
 Последние приготовления

На одном из митингов одна старушка спросила меня: «А что, если царь-батюшка долго к нам не выйдет? Мне сказали, что его нет в Петербурге». — Да, — ответил я, — но он недалеко, в получасе езды от Петербурга. Мы должны ожидать его до глубокой ночи, и вам лучше взять с собой что поесть. И они взяли с собой хлеб, а не оружие. 

»





Заметка добавлена: 14 Февраля 2012 (Вторник) в 08:21:27
Последнее редактирование: 23 Апреля 2012 (Понедельник) в 08:29:11

Намолотил:
0 Мб. / 0.48 Кб. / 493 Байт - размер данных в поле "text", "desc" и "name" этой заметки.
0.06 Мб. / 58.8 Кб. / 60211 Байт - размер с html
0.05 Мб. / 49.61 Кб. / 50798 Байт - размер без html (только текст)
0.01 Мб. / 9.19 Кб. / 9413 Байт - размер html
(1 байт = 1 символ);
Слов: ~ 7 853 (7 543) без html
~ 8 169 (8 169) - объектов разделенных пробелом в поле "text", "desc" и "name" этой страницы.

Список заметок

1 ) Избранные цитаты из книги попа Гапона «История моей жизни».




© Церковь Господа Нашего Хэнка, который улыбается и смеется за нас на небесах, чтобы мы подражали ему. Поэтому Господь учит, что нужно искать причины для радости, счастья и хорошего настроения. В отличии от конкурентов, которые учат искать страданий, переживать и искать причины для для лишних переживаний, дискомфорта и страданий. В подтверждение этого много могу сказать, но чтобы было короче в подтверждение приведу хотя бы эту страницу - Масштабы маразма (страдания).

А лучший способ для этого это Любить и делать добро:)

Можно, конечно, использовать для этого и другие средства... типа алкоголя и, может быть, некоторых наркотиков... Но для того, чтобы получать от них удовольствие и радость нужно сначала, пострадать. Чтобы в жизни было что - то не так. И, пожалуй, большая её часть была наполнена тяжестью в душе, болью или страданиями. Кроме того от этого придется пострадать в дальнейшем потому, что это приности и вред и потом может случится так, что без этого Вы уже не сможете радоваться жизни. И будете страть от болезней из - за этого. Поэтому врядли кто - то сознательно захочет такой вариант... если понимать почему люди пьют. Но некоторые наделали так много ошибок из - за Иисуса Христа и его банд, что для них это единственный вариант пребывать в богоугодном настроении, избавиться от постоянно появляющейся боли или тяжести на душе, которая не дает закрывает их уста от смеха и улыбки. Наша церковь не осуждает их. Но просто не надо им подражать в этом. И счиать, что это как - то модно и круто. Несчастные люди, которым можно только посочувствовать. И нужно просто понимать, почему они употребляют такие вещества и им это нравится. Все это становится проблемой потому что люди делают это потому что так делают другие. По привычке, по традици, потому что нужно или правильно и т.п. А не потому, что хотим, как учат бесы. И проблемы на самом деле начинаются из - за того, что мы делаем то, чего не хотим. А не потому что делаем то, что хотим. Как вот фильме "Я и дургие". Если кратко. ( Алкоголизм, Наркомания).

И вот конкурирующие церкви как бы борются этим, против этого. Но учат так, чтобы захотели называя все это удовольствием, например, и так чтобы это нравилось (потому что страдание). А Хэнкославие наоборот. Можно, не плохо. Но учит так, чтобы не хотелось и не доставляло удовольсвия.

Думаете история про то, что Иисус Христос пожертвовал ради нас просто так придумана и все время рассказывается?:) Нет, чтобы не заметно и постепенно сделать всех такими же жертвами, мучениками как он и христианские святые (Христос и святые пример для подражания). Чтобы терпели, смирялись и страдали И ЭТО НРАВИЛОСЬ! (Все мы мазохисты ). Чтобы с людьми можно было совершенно безнаказано делать что угодно.

Тоже самое касается и всяческих извращений. Нужно просто понимать механизм. Я раскрываю причинно - следственную связь этих растройств психики на соответсвующих страницах (Гомосексуализм , Педофилия). По сути гомосексуализм это новая мировая религия, которую нам пытаются навязать, чтобы сделать слабыми, приучить сдаваться, чтобы таким образом можно было навязывать любой бред и превращать людей в биороботов.

По сути религии это программирование и с их помощью можно внушить обществу любую мысль и навязать что угодно... Почему Вы все время говорите об этом? Потому, что это моя религия. Моя религия учит этому. Это святое.

Не очень пока хорошо и полно, но я сделал и выложил видео об этом на своем канале на YouTube. Можете посмотреть там, чтобы узнать и понять что происходит и почему подробнее - http://www.youtube.com/playlist?list=PLrWIsxpjKdgz5M-rdWYf00_8Pg1EM_Kc6.

Мог бы много ещё чего сказать, но не хочу чтобы было очень много текста.

Но важно знать каждому, что по Хэнкославию в Ад попадает тот, кто мало улыбается и редко смеется в этом мире. Откровение об этой истине было дано мне Господом, когда я писал статью Масштабы маразма (о смехе и веселии) . А лучший способ для этого это Любить и делать добро.

Поэтому прошу рассказать Вам о Хэнке всем своим друзьям, знакомым и не знакомым людям. Чтобы и они спаслись для царствия небесного и попали в рай. А так же спасли свой мозг от ложных богов служащих на самом деле Дьяволу, хоть они и говорят, что Богу.

Ложь - служение Сатане
Кто же этот Дьявол, который убеждает нас, что Бога нет?
Божьи группы в социальных сетях:

Группа церкви Хэнка Хэнкославия



Группа «Гомосексуализм по сути новая мировая религия»



«Гражданское движение против избиения попов»



Поэтому специально для Вас здесь находится эта кнопка. Пожалуйста, используйте её для проповеди слова Господа Нашего Хэнка, не только для того, чтобы попасть в Рай, но и для того, чтобы на земле ваши дети жили как в Раю, а может быть даже и уже и Вы.