Русское дворянство при Екатерине Второй

Наталья Загайнова Российская империя, Уоллес,Цитаты и извлечения для рефератов, ЯАвторыДворянство, Общество, Правление Екатерины II 0 Comment

М. Уоллес

Русский дворянин легко научался языку французско­го gentilhomme’a и успевал переделать свою физическую и умственную внешность на французский манер; но те более ловкие и глубоко лежащие особенности человече­ской природы, которые вырабатываются накоплением опыта в целом ряде поколений, не могли так быстро и легко измениться. Французский «gentilhomme» являлся прямым потомком феодального барона, и все основные понятия его предков пустили глубокие корни в его на­туре. Правда, он уже не относился к королю с прежним чувством гордой независимости и в речах слышался от­голосок модной демократической философии того времени, но он обладал богатым умственным и нравствен­ным наследием, перешедшим к нему непосредственно от цветущих времен феодализма, и это последнее не могла вполне истребить даже французская революция, подготовлявшаяся в то время. Русский же дворянин, на­против, унаследовал от своего предка традиции совсем иного рода. Его отец и дед ощущали скорее тяготы, чем привилегии того сословия, к которому они принадлежа­ли. Они не считали для себя позором телесное наказание и если и дорожили своей честью, то не в качестве дво­рян или потомков бояр, а в качестве бригадиров, кол­лежских асессоров или статских советников. При этих условиях самый гордый вельможа двора Екатерины, хотя бы он и владел французским языком лучше, чем своим родным языком, не мог быть особенно глубоко проник­нут представлениями о благородстве крови, о высоком значении дворянства и многими другими феодальными понятиями, вытекающими из этих представлений. При­няв внешние формы чужой культуры, дворяне, по-види­мому, не много выиграли в деле истинного чувства соб­ственного достоинства. «Прежняя дворянская гордость исчезла», — восклицает один из современников, в ко­тором истинно аристократическое чувство было сильнее, чем в остальных[1]. «Не стало более благородных се­мейств, а есть только чины да личные заслуги. Все до­могаются чинов, а так как все не могут же оказывать прямые услуги, то отличий добиваются всеми возмож­ными средствами — лестью перед монархом и искатель­ством у вельмож». Эти жалобы заключают в себе зна­чительную долю правды, но голос этого единичного ари­стократа был голосом вопиющего в пустыне. Все пред­ставители образованных классов, как родовитые дворя­не, так и выскочки, были, за немногими лишь исклю­чениями, слишком поглощены погонею за местами, что­бы обращать внимание на подобные сентиментальные сетования.

Если русское дворянство таким образом, в новом своем виде, представляло весьма неполное подражание французскому образцу, то оно еще менее походило на английскую аристократию. В действительности дворянство как сословие не пользовалось при Екатерине ни малейшею долею политического влияния. Под велича­вою и надменною внешностью, которую оно усвоило себе в угоду новой моде, не было истинного чувства независимости. Придворные во всех своих поступках и открыто высказываемых мнениях руководились дейст­вительными или предполагаемыми желаниями государы­ни, и значительная доля их политической проницатель­ности уходила на угадыванье того, что могло ей понра­виться.

Россия. В 2 т. СПб., 1880. Т. 1. С. 344-345.