Почему некоторые обезьяны человекообразны

С незапамятных времен человек замечал сходство между собой и обезьянами, прежде всего теми обезьянами, которых называют человекообразными. Это сходство вызывало всегда и особый интерес к обезьянам. Как повествует Библия, к премудрому царю Соломону «в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость и обезьян, и павлинов» (3 Цар. 10, 22). В средние века, как пишут очевидцы, множество обезьян привозили в Европу для знатных лиц, которые получали наслаждение, наблюдая за их «умением подражать человеческим жестам».

В ХХ столетии это уменье, как и следовало ожидать, стало пристально изучаться учеными-дарвинистами, увидевшими в нем аргумент в пользу эволюционной близости обезьяны к человеку. Но несколько десятилетий напряженных поисков окаменевших свидетельств предполагаемого эволюционного восхождения от обезьяны к человеку не дали ожидаемых результатов. Вопреки расхожим мнениям и содержимому школьных учебников можно с уверенностью утверждать, что достоверных свидетельств существование «обезьяно-человека» найдено не было: «Ни разу не был найден скелет такого существа целиком или хотя бы значительная его часть», в то время как окаменевших останков просто обезьян и просто людей было обнаружено более чем достаточно.

Одновременно с этим фактом эволюционная идея во второй половине ХХ столетия, как известно, столкнулась с целым рядом других трудностей принципиального характера. Многие стали понимать, что все эти трудности уже не удастся преодолеть и что следует вернуться к альтернативной креационной позиции – учению о Божественном сотворении мира. Но тогда возникает вопрос: как объяснить с позиции креационизма факт необычного внешнего сходства между человеком и обезьяной? Что о природе этого сходства могут нам поведать традиционные креационистские мировоззренческие системы?

Попытаемся поискать ответ на этот вопрос, обратившись к христианской мировоззренческой традиции.

Поучение человека через живую природу

Если вернуться к библейскому повествованию о Фарсисском корабле, приходившем к царю Соломону, то можно задать следующий вопрос: имеется ли какой-либо общий знаменатель в интересе древнего правителя к обезьянам и павлинам?

На первый взгляд общего здесь очень мало. Но если углубиться в проблему, то окажется, что это далеко не так. Чтобы разобраться в сути поднятой проблемы, попытаемся вначале ответить на вопрос: какой смысл имеет для павлина его прекрасный, пышный хвост?

Совершенно очевидно, что для самого павлина иметь такой хвост – лишняя обуза, абсолютно бесполезная в его жизни. Напротив, с таким хвостом гораздо труднее спасаться от хищников. Если следовать логике дарвиновского учения, то такой хвост не мог бы эволюционно появиться, поскольку он мешал бы выживанию этого вида, а следовательно

– отметался бы естественным отбором. Сам Дарвин выдвинул предположение, что причиной появления хвоста павлина и множества иных признаков эстетического характера, встречающихся в живой природе, является половой подбор. Дескать, яркие краски и правильные формы вызывают повышенный интерес у особей другого пола и поэтому их обладатели имеют больше шансов оставить потомство. Но здесь одна загадка подменяется другой, столь же неразрешимой с точки зрения дарвинского учения: откуда у живых существ появилось эстетическое чувство? Ведь оно – не меньший нонсенс для дарвинизма, чем хвост павлина. В самом деле: поскольку это чувство способствует возникновению таких признаков как павлиний хвост, то оно мешает существованию вида и, следовательно, – по неумолимой логике дарвиновского учения – должно было бы на корню быть уничтожено все тем же естественным отбором.

Итак, эстетические закономерности, широко встречающиеся в живой природе – необъяснимы с позиции «функциональной оптимальности» живых существ. А таких закономерностей – более чем достаточно. Это и яркая окраска, широко встречающаяся у разных систематических групп живых существ – прежде всего у покрытосеменных растений, это и пение птиц в пробуждающемся весеннем лесу, это и геометрически правильные формы в строении живых тел, среди которых особое место занимает известная пропорция золотое сечение.

Пропорцию золотое сечение современные исследователи обнаруживают в морфологической организации растений и животных, птиц и человека, в строении глаза и в закономерностях расположения космических объектов, в биоритмах головного мозга и в электрокардиограмме. Все исследователи этого явления едины в одном: золотое сечение – это феномен, пронизывающий собой все уровни организации материальных объектов, и поэтому он наделен глубоким онтологическим смыслом. Но к пониманию этого таинственного смысла современная материалистически–ориентированная наука так и не приблизилась. Единственное что она смогла сделать – это засвидетельствовать о своей несостоятельности в объяснении эстетических закономерностей мироустроения.

Так, современная биология со всей определенностью указала на невозможность объяснения эстетического принципа организации живой материи с позиции «функциональной оптимальности» организмов. Этот вывод известный русский биолог Любищев сформулировал еще в 1925 г. Он, считал вслед за Кеплером гармонию «реальным формообразующим фактором» и показал в своих работах, что морфологические структуры биологических объектов «лишь в частных случаях определяются выполняемыми функциями, а в более общем случае подчиняются некоторым математическим законам гармонии. В многообразии форм есть своя, не зависимая от функции упорядоченность». Другими словами можно сказать, что эстетически правильные формы в строении живых существ, к которым, в частности, относится и пропорция золотое сечение – абсолютно бесполезны в плане повышения жизнеспособности организмов.

В самом деле, зачем, к примеру, злаковым растениям нужен стебель, разбитый на отдельные колена, соотношение длин между которыми тяготеет к золотой пропорции? Такое деление стебля нисколько не повышает его прочность и абсолютно бесполезно с точки зрения повышения возможностей выживания вида. И, тем не менее, это явление широко встречается у злаков. У стрекоз общая длина тела и его частей – хвоста и корпуса, также связаны между собой пропорцией золотое сечение, хотя это никак не повышает их летательную способность. У человека с золотой пропорцией связан целый ряд морфологических структур его тела, в частности, соотношение длины фаланг пальцев руки, хотя это нисколько не повышает способности брать предметы.

Таких примеров можно привести довольно много. И все они, как уже указывалось, свидетельствуют о несостоятельность дарвиновской концепции видообразования. Ведь если бы в основе механизма образования биологического вида лежал естественный отбор, – способность выживать наиболее приспособленных к условиям обитания особей, – то откуда бы тогда в природе появилось множество абсолютно бесполезных в плане выживания эстетически-организованных структур. При всем этом, чем больше ученые изучают природу, тем больше они находят в ней эстетических закономерностей, которые выявляются, как правило, не сразу, но после детального математического анализа. Это, в частности, касается и пропорции золотое сечение, которая в природе в большинстве случаев распространена в виде своих производных, скрытых от поверхностного наблюдения. Такой же скрытый характер чаще всего имеет и симметрия биологических объектов. Так, исследования последних лет показали, что эстетически воспринимаемые формы живой природы большей частью связаны с неевклидовой симметрией, выявляемой лишь после тщательного математического анализа.

Итак, вся окружающая нас природа наполнена эстетически правильными структурами. И вся эта красота свидетельствует не о борьбе за выживание, а о чем–то ином, совершенно непонятном для современной науки. Однако там, где бессильна наука, вступает в свои законные права основанная на Божественном Откровении богословская мысль. Что может она поведать нам о таинственном смысле золотой пропорции и иных эстетических закономерностей живой природы?

С точки зрения христианской мировоззренческой традиции эстетически правильные структуры в природе – вещь вполне закономерная, свидетельствующая о Божественной благости и премудрости, раскрывающимися через творение. Присущая миру красота свидетельствует о том Ипостасном Слове, через Которое все в нашем мире «начало быть» (Ин. 1,3). Согласно христианской святоотеческой традиции, выраженной наиболее полно в трудах св. Максима Исповедника, бытие каждой вещи, каждого явления нашего мира определяется ее трансцендентно–идеальным «корнем» – логосом, являющимся энергией Логоса Ипостасного. Имея внепространственную и вневременную природу, логос принципиально недоступен для прямого научного изучения. В то же время его «присутствие» ощущается в законах мироустроения и гармонии мира. В частности, об этом «присутствии» говорит и пропорция золотое сечение. Чтобы лучше понять это, полезно заострить внимание на самом математическом смысле золотой пропорции.

Золотое сечение – это разделение какого–либо отрезка на две неравные части таким образом, что меньшая часть относится к большей, как большая – к длине всего отрезка. Количественно такое отношение приблизительно равняется числу 0,618. Но само по себе это число ничего не говорит о том глубоком смысле, который оно в себе заключает.

Задумаемся о сущности золотой пропорции. Любой отрезок можно разделить на бесчисленное число неравных частей. Но только в одном случае соотношение между ними и целым будет идеально правильным. Этот случай – золотое сечение. Можно сказать, что в этой пропорции материальными средствами передается смысл, идея. Аналогичный смысл заключен и в других геометрически–правильных формах окружающей человека природы. Само представление о каком–либо смысле у нас всегда сочетается с представлением о слове – носителе этого смысла. Нечто подобное мы можем сказать и о том смысле, которым наполнены природные объекты. Этот смысл свидетельствует о тех энергиях-логосах, которые исходя из Логоса Ипостасного, дают основание жизни тварного мира. Вот что об этом свидетельствует христианская святоотеческая традиция:

«Все в мире есть тайна Божия и символ. Символ Слова, ибо откровение Слова. Весь мир есть Откровение, – некая книга неписаного откровения. Или, в другом сравнении, – весь мир есть одеяние Слова. Во многообразии и красоте чувственных явлений Слово как бы играет с человеком, чтобы завлечь его и привлечь, чтобы он поднял завесу, и под внешними и видимыми образами прозрел духовный смысл».

Преподобный Григорий Палама об этом духовном смысле писал следующее:

«Бог устроил этот видимый мир, как некое отображение надмирного мира, чтобы нам через духовное созерцание его, как бы по некой чудесной лестнице достигнуть оного мира».

В таком понимании смысл эстетически правильных форм окружающей нас природы напоминает нам о том, что не вмещается в рамки каких либо земных целей, но связано с неземным, надмирным, вечным. В частности, это относится еще к одному весьма примечательному природному феномену – пению птиц.

Весьма примечательно, что человек способен воспринять далеко не всю полноту птичьего пения. Дело в том, что звучание «пернатой» музыки очень часто во много раз «ускорено» относительно человеческих возможностей восприятия. Так, человек различает звуковые модуляции, если они не превышают 10 изменений в секунду. Птичье же щебетание часто содержит модуляции порядка 100 – 400 изменений звука в секунду, что не позволяет человеку воспринять их. Чтобы услышать это пение, нужно применить специальную звукозаписывающую аппаратуру, способную качественно воспроизвести пение птиц в замедленном виде (запись обычно замедляется от 16–ти до 64–х раз). После этого перед слушателями открывается чарующий мир звуков, среди которых можно встретить и довольно красивые мелодии, на фоне которых соловей представляется не таким уж виртуозом. Вот что пишут по этому поводу сами исследователи птичьего пения:

«Наш соловей – один из самых примитивных певцов в ряду птиц. Чемпион по совершенству музыкальной формы, – по-видимому, лесной конек. Вылетая из травы и садясь на куст, лесной конек успевает пропеть три страницы нотного текста. Сыграть это почти невозможно даже при восьмикратном замедлении».

Другие ученые считают, что «самая музыкальная птица в мире, – живущий в Северной Америке пестрый дрозд.

В его песнях (продолжительность каждой из них – 1–1,5 секунд) звучит «человеческая» музыка, музыка достигшая невероятно высокого для животного мира развития». В замедленной записи песни дрозда ученые обнаружили «двустрочные, четырехстрочные «строфы», иногда дрозд по–человечески повторяет вторую половину этой «строфы», иногда ее варьирует. К тому же пестрый дрозд умеет «сочинять» к своим песням гармоническое сопровождение, как бы вторую партию. Одна и та же птица поет сразу на два голоса, да так, как будто бы знает – и это немалая музыкальная и биологическая сенсация, – как будто бы ей знакомы элементарные законы классических созвучий в «человеческой» европейской музыке».

Чтобы лучше осознать ту высоту, на которой может находиться птичье пение, уместно рассказать об одном случае, происшедшим с группой музыковедов-фольклористов.

Ученые попросили венгерского исследователя птичьего пения известного исследователя птичьего пения Петера Сёке дать им прослушать замедленные записи пения птиц из его коллекции. «Петер Сёке для сравнения попросил их послушать как поет шаман одного из племен Черной Африки (голос его в регистре флейты), а сам поставил на магнитофон ленту с записью голоса американского пестрого дрозда в 32–кратном замедлении. Гости нашли, что это красивые мелодии, даже чем–то знакомые, и в то же время они испытывали некоторое замешательство, так как никто из музыковедов (а среди них были всемирно известные фольклористы) не знал (да и не мог знать), какому народу принадлежат эти мелодии. Гости были единодушны только в одном: они сомневались, действительно ли это была песня шамана из Черной Африки. По их мнению, подобная многострочная строфическая структура, характерна для народной музыки более развитых общественных формаций, той музыки, которая знает повторение мотивов, цепные песенные формы».

Во всех этих формах птичьего пения проявляется то, что можно назвать человекообразием.

Здесь уместно сказать, что еще в ХIХ веке «в орнитологии наметился подход к весеннему пению как явлению мультифункциональному», то есть заключающему в себе не одну, а несколько функций. Аналогичную позицию занимает по этому поводу и современная наука. Исследователи пения птиц утверждают, что сейчас «задача скорее состоит не в том, чтобы оспаривать объективный характер той или иной функции песни, а в том, чтобы направить усилия на составление исчерпывающего реестра этих функций». И этот исчерпывающий реестр высших форм птичьего пения не будет связан лишь с проблемами биологического процветания вида. Для этого процветания выводить столь сложные и замысловатые мелодии вовсе не обязательно. В рамки дарвиновской концепции видообразования смысл высших форм птичьего пения явно не умещается, как не умещается в эти рамки и смысл других форм красоты, которой переполнен наш мир. Этот смысл, очевидно, связан с Божественным замыслом о мире, с причастием сотворенной природы своему нетварному основанию – той Жизни, которая, по словам св. Дионисия Ареопагита, «оживляет и согревает весь животный и растительный мир», так что «в животных и растениях жизнь проявляется словно отдаленное эхо Жизни», и поэтому живые существа «воспевают Ее как неоскудеваемую подательницу жизни».

Но центральное звено тварного мира, в соответствии с христианском миропониманием, – человек. Именно для него создана вся красота и гармония мироздания, в том числе и гармония, проявляющаяся в пении птиц. Не служит ли в таком случае воспевание птицами Божественной Жизни поводом к раздумьям о высшем смысле бытия? Не является ли здесь человекообразие птичьего пения поучительным примером для человека, подталкивающим его к молитвенному воспеванию Творца? И можно ли найти в живой природе аналогичные примеры поучительного человекообразия? «Пойди к муравью, ленивец, – писал премудрый царь Соломон, – посмотри на действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; Но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою. Доколе ты, ленивец будешь спать? когда ты встанешь от сна твоего?» (Притч. 6, 6-9).

Муравьи показывают человеку пример трудолюбия. При этом, если к ним присмотреться, то можно обнаружить и значительную долю человекообразия. Так, есть муравьи, которые доят «молочных коров» – тлю – которую они часто содержат в особой загоне, окруженном высокой стенкой, наподобие того, как люди содержат домашних животных в хлеву. Муравьи также собирают урожай (муравьи-заготовители), ухаживают за грибами (муравьи-грибники), маршируют колонами (муравьи-солдаты). Кроме того, результаты

многолетних лабораторных исследований показывают, что «муравьи способны оценивать число объектов в пределах нескольких десятков и передавать эту информацию другим особям». Все это как бы положительные примеры человекообразия.

Но вот есть примеры и иного рода: муравьи держат «рабов» – муравьев другого вида. Этих рабов они похищают, когда те находятся еще в стадии куколки. Некоторые виды муравьев работают вместе со своими рабами, другие же – например муравей-амазонка – работой себя не обременяет и живет исключительно за счет «рабов». Здесь мы сталкиваемся с человекообразием уже иного рода, имеющим скорее отрицательную поучающую окраску.

В природе существуют и другие примеры человекообразия. «Что касается производства – пчелы делают мед, смешивая нектар с водой и консервантом. Один из видов пауков строит плотик, чтобы плавать по воде, а люковый паук ловит своих жертв в изготовленные им механические ловушки, прямо как человек. (...) Журавли почти как люди танцуют. Лебеди живут парами всю жизнь, как люди!». Самцы австралийских птиц-шалашниц «строят беседки из веток с коридором посередине, а затем расписывают их внутренние стены краской из цветных фруктовых соков или измельченного древесного угля, смешанного со слюной. Они также преподносят своим избранницам подарки, например, цветы, не имеющие утилитарной ценности – ну совсем как люди! (...) В инженерных работах ближе всего к человеку стоят бобры со своими домиками и запрудами».

В былые времена люди, наблюдая за различными животными, пытались найти в них то человекообразие, которое могло бы имеет особый духовный смысл, связанный с христианской жизнью. Так, оленя, ищущего воду, они сравнивали с человеком, который жаждет принять святое таинство Крещения, ласточек – с подвижниками благочестия, взмывающими ввысь от всего земного, голубей – со святыми, достигшими совершенного незлобия.

Подобные построения могут показаться достаточно вольными и субъективно окрашенными. Действительно, здесь нет той оценочной строгости, которая может быть достигнута современными техническими средствами при рассмотрении человекообразия певчих птиц. Впрочем, птицы, не единственные создания, человекообразие которых выявляется с почти что математической строгостью. Аналогичная картина предстает перед нашим взором и при анализе тех представителей животного мира, человекообразие которых отражено даже в их названии. Речь, как легко догадаться, идет о человекообразных обезьянах. Но прежде чем перейти к анализу современных научных данных, подтверждающих это явление, попытаемся раскрыть его духовный смысл. Какая роль в поучающем человека многообразии живой природы может принадлежать обезьянам?

В христианстве существует традиция, восходящая к блаженному Августину, называть дьявола обезьяной Бога. Здесь имеется в виду то, что дьявол обладает неким карикатурным сходством с Творцом, Вседержителем и Искупителем мира: может творить некие пародии на чудеса, обольщать людей свой ложной духовностью и т. д. В контексте этих представлений обезьяна выступает карикатурой человека, его пародийным образом.

Человек, как учит нас Священное Писание, создан по образу Божию (Быт. 1, 26-27). Это высочайшее свойство человека запечатлено во всем его облике, обладающим, по сравнению со всеми живыми существами, царственным величием. Однако, люди могут терять это величие, будучи порабощены различным страстям и порокам, искажающими в

них образ своего Творца. И тогда вместо этого величественного образа, по которому человек создан, в нем начинает проявляться его пародийный образ, который во всей своей полноте он может наблюдать у обезьян. Последние же должны, в таком понимании, своим видом мягко и ненавязчиво предостерегать от этого человека, служа ему при этом и объектом увеселения, и пищей для размышления: на кого человек будет походить, «если утратит свой образ».

Что же может сказать по поводу такого подхода к проблеме схожести обезьяны с человеком приматология – современная наука, изучающая обезьян?

Откровения современной приматологии

Чтобы лучше понять, какие сведения нам следует искать в современной приматологии, подумаем о следующем: каким принципам должно быть подчинена организация психо-физиологической природы существа, призванного служить пародийным образом человека и олицетворяющего собой его наиболее неприглядные черты?

Представьте себе существо, представляющее внешнюю копию человека, но при этом не способное не говорить, ни вести себя по-человечески, но всеми своими повадками похожее на животное. Общение с ним вызвало бы скорее не смех, а чувство брезгливого ужаса. Очевидно, что для того чтобы вызвать у человека улыбку из-за сходства с неприглядными качествами его характера нужно нечто совсем противоположное: внешность должна быть похожа на человеческую лишь в незначительной, «карикатурной» степени. Сходство же должно быть именно в формах поведения, в повадках, в том «внутреннем настрое души», который мы улавливаем нашим «шестым чувством». И именно о таком тонком «внутреннем» сходстве обезьяны с человеком со всей определенностью свидетельствует современная приматология.

Начнем с простых поведенческих форм. Многих наблюдателей за поведением обезьян поражает его «человечность». Так, гориллы, просыпаясь по утрам, «потягиваются и зевают, сидят на ветке, свесив ноги и болтая ими в воздухе, отдыхают, лежа на спине, заложив руки под голову». Особенно же сходство с человеком проявляется у шимпанзе. Шимпанзе могут обняться при встрече, похлопать друг друга по плечу или по спине, прикоснуться друг к другу руками – вроде рукопожатия или губами – вроде поцелуя. Они чистят нос, уши, ковыряют очищенной палочкой в зубах. Когда не знают как поступить – почесывают голову, бока или руки. Исследовательница поведения обезьян в дикой природе – Джейн ван Лавик-Гудолл пишет: «Как-то одна самка, только что присоединившаяся к группе, быстро подошла к крупному самцу и протянула ему руку. Он удостоил ее ответным прикосновением и даже притронулся губами к ее руке. В другой раз я видела, как обнялись, приветствуя друг друга, два взрослых самца».

При всем этом исследователи отмечают «человечность» не только форм, но и мотивов поведения. «Неожиданно испугавшись чего-нибудь, шимпанзе всегда стремится коснуться или обнять оказавшегося рядом сородича, почти точно так же, как чувствительная девица на фильме ужасов в испуге хватает за руку соседа». Аналогичным образом проявляются и положительные эмоции. Так, однажды увидев специально приготовленные для них бананы, – пишет Лавик-Гудолл, – шимпанзе, «пронзительно крича от возбуждения, начали целоваться и обниматься в предвкушении неожиданного пира. Постепенно их крики становились все глуше и глуше и наконец смолкли – рты были набиты бананами». Выпрашивая лакомый кусочек, шимпанзе протягивает руку ладонью кверху – прямо как человек. Обезьяны также способны обманывать своих сородичей,

заниматься вымогательством, проявлять в своем поведении истеричность, избегать социально полезной активности – все те же черты, которые свойственны и человеку.

Но может ли существовать такая близость во внешних формах поведения обезьян без явной общности их внутренней организации?

Очевидно, что нет. Ведь даже для того, чтобы какие-нибудь железные механизмы двигались одинаково, выполняли схожее предназначение – в их конструкции должно быть очень много идентичного. Тем более это должно относиться к сходству между человеком и обезьяной, которое, по замыслу Творца, должно простираться до пределов, при которых человек будет ощущать свое сходство с обезьяной всеми фибрами своей души, всею своею интуицией. Чтобы человек «узнавал» себя за обезьяньей внешностью, нужна существенная общность в биохимическом составе тела обезьяны и человека, в особенностях строения их тканей и во многом другом, что является основой жизнедеятельности организмов. Что может сказать по поводу этого современная наука?

Исследователи отмечают: «не может не поражать нормальное воображение исключительная, уникальная в животном мире близость анатомии, физиологии, биохимии человека и обезьян!». Самый простой пример этой близости – уникальная неподвижность уха. Вследствие этого – чтобы лучше слышать – обезьяне приходится, как и человеку, поворачивать голову в сторону источника звука – и одно уже это вызывает ощущение близости обезьяны к человеку.

Имеются и другие, более фундаментальные примеры внутренней общности, проявляющиеся во внешнем сходстве обезьяны с человеком. Прежде всего это касается характера психической деятельности. Сходство здесь простирается до того, что обезьян даже использовали в психиатрических исследованиях – ставили на них опыты, связанные с наблюдением за развитием ряда психических заболеваний человека. При этом интересно и то, что «высшие обезьяны поддаются гипнозу, который можно у них вызвать обычными методами».

Но может ли быть схожесть в психических процессах обезьяны и человека, без схожести организации их мозга?

Очевидно, что для того, чтобы обезьяна с успехом справлялась с возложенной на нее задачей – напоминать своими повадками человека, – ее мозг должен быть очень похожим на человеческий. И действительно, такое сходство мы можем обнаружить как в строении, так и в работе мозга. Следствием этого, видимо, является и отмеченная исследователями схожесть выражения глаз – «зеркала души» – человека и обезьяны. Так, по свидетельству одного исследователя, наблюдавшего за гориллами в естественных условиях, «все переживания отражаются у них в глазах – мягких, темно-карих. Эти глаза как бы говорят, передавая все мысли, раскрывая постоянно изменяющиеся эмоции... В их глазах я читал колебание, беспокойство, любопытство, отвагу или раздражение. Иной раз, когда я встречался с гориллой лицом к лицу, выражение ее глаз более чем что-либо говорило о чувствах животного, помогая мне решить, как лучше поступить в данном случае».

Такой внутренний контакт с гориллой был бы невозможен без существенной общности психики человека и обезьяны, связанной с той особой ролью, которую Творец определил этому животному. С этим связана та близость к обезьяне, которую человек воспринимает своим «шестым чувством». Исследователи, которым приходилось встречаться с гориллой в диких условиях, отмечают существенное отличие этой встречи от других встреч с опасными для жизни дикими животными. При встрече со львами, слонами или

носорогами, когда возникает опасность нападения с их стороны, единственное чувство у беззащитного человека – это желание поскорее убежать. «Вы понимаете, что перед вами зверь, дикий, инстинктивно враждебный, в основе своей убийца. Но при встрече с гориллой возникает ощущение взаимопонимания. Как бы вы ни были напуганы, вы все-таки сознаете, что можно сделать какой-то жест или издать какой-то звук, который животное способно понять. Во всяком случае, вы не испытываете инстинктивного желания повернуть и убежать».

Какие еще можно провести параллели во внешних и внутренних принципах организации обезьяны и человека?

Что доступно для наблюдения не только ученых мужей, но и простых смертных – это огромная степень сходства в мимике обезьяны и человека. Обезьяна способна выражать своим лицом приблизительно такую же гамму чувств, которая присуща и человеку. И такое сходство в мимике, которая более всего может вызвать ощущение пародийного сходства между человеком и обезьяной, не может существовать без аналогичного сходства в мускулатуре лица, ответственной за мимику. Как отмечают исследователи, «в отличии от всех животных обезьяны располагают очень развитой мускулатурой лица, что позволяет им, подобно человеку, широко использовать мимику». Это сходство простирается до того, что, по наблюдениям некоторых исследователей, детеныш шимпанзе может не только улыбаться, но и смеяться – единственный случай такого рода среди животных. Чтобы этот смех, как и прочие элементы мимики были похожими на человеческие, нужно сходство не только в строении мимической мускулатуры лица, не только в функционировании мозга, который этими мышцами управляет, но и в тонкой организации мышечного волокна – в его молекулярной, биохимической структуре. Подтверждают ли это предположение данные современной науки?

Как утверждают исследователи «белки крови и тканей, имеющие фундаментальное значение в жизнедеятельности организма, – у человека и шимпанзе почти одинаковы вплоть до взаимозаменяемости!». Этот факт настолько неординарен, что «почти всегда та или иная биологическая подробность сходства, обнаруживаемая впервые, вызывала у самого открывателя и, конечно, у тех, кто об этом узнавал, удивление, а то и потрясение. Ибо не может не поражать нормальное воображение исключительная, уникальная в животном мире близость анатомии, физиологии, биохимии человека и обезьян!».

На обезьянах с большим успехом можно испытывать лекарственные препараты, предназначенные для человека. Опыт показывает, что «многие лекарства... оказывают на обычных лабораторных животных один эффект, а на человека (и на обезьян) – другой, противоположный», что делает обезьян просто незаменимым объектом для испытания новых лекарственных средств.

Известно, что у высших обезьян имеются тождественные с человеческими четыре группы крови. При этом, «сходство крови человека и высших обезьян столь велико, что если соблюсти соответствие групп крови (их между прочих, нет в такой форме у других животных), ее можно безболезненно переливать от человека шимпанзе и даже обратно (такие примеры известны)». Были и попытки пересадки органов от обезьян к людям: «пересаженная человеку почка павиана функционировала 89 дней».

Все эти сходства в биохимическом составе тела человека и обезьяны дают и схожесть в его работе: «и артериальное давление, и электрокардиограмма, и частота сердцебиений у обезьян такие же, как и у человека». Человек, наблюдая за обезьяной, как бы «кожей чувствует», что это существо внутренне очень близко к нему, хотя и значительно

отличается от него своей внешностью. Последний факт – и это важно отметить – полностью выпадает из традиционных научных схем. И в то же время его легко можно объяснить с позиции представлений о специальном предназначении обезьяны, как пародийного образа человека.

Парадокс внутреннего сходства и внешнего различия

Дело в том, что для современной биологии, исключившей из своего арсенала такое понятие, как специальный замысел Творца, совершенно непонятно, почему при столь близком биохимическом составе тела человека и шимпанзе, они имеют все же довольно несхожую внешность. «Биологи уже давно бьются над одной загадкой: почему при столь заметном даже неспециалисту анатомическом различии человека и шимпанзе белки их сходны на 99%?». При таком сходстве биохимического состава тела, у других видов всегда наблюдается и значительное внешнее сходство – гораздо большее, чем сходство обезьяны с человеком. Так, виды лягушек или бeлок в пределах одного рода отличаются друг от друга по биохимическому составу «в 20 – 30 раз больше, чем шимпанзе и человек». И эти лягушки и бeлки очень похожи друг на друга. Человек же от обезьяны внешне все же значительно отличается.

Как здесь быть эволюционистам, отвергающим особый замысел Творца относительно предназначения обезьяны как пародии на человека?

Ученые-эволюционисты вынуждены были признать, что для них это необычное сходство является серьезной проблемой. Впрочем, пока одни из ученых ломали над этой загадкой голову, сочиняя различные хитроумные гипотезы, другие потребовали «перемещение шимпанзе и гориллы не только в семейство человека (Hominidae), но даже в его подсемейство (Homininae)». Дело в том, что ряд специалистов считают, что «горилла и шимпанзе (которых иногда включают в один род) между собой близки по белкам не более, чем каждый из них к человеку, и требуют соответствующего изменения в классификации».

Исследователи рассуждали следующим образом: если шимпанзе и горилла гораздо ближе по биохимическим показателям к человеку, чем к орангутану, то их следует считать «более родственными людям, нежели орангутанам», а следовательно необходимо внести и соответствующее изменения в классификацию: шимпанзе, человека и гориллу поместить в одну систематическую единицу, а орангутана – в другую, соседнюю с ней. При этом (информация к размышлению) ряд генетических показателей свидетельствует о большей близости шимпанзе именно к человеку, чем к горилле.

Логику исследователей, требующих изменение в классификации, легко понять, если познакомиться с данными, о близости человека и шимпанзе по биохимическим и генетическим показателям. «На основании изучения 44 локусов, «ответственных» за свойства исследовавшихся 44 белков, Кинг и Вильсон установили генетическую дистанцию между человеком и шимпанзе: 0,620. Такая дистанция соответствует различиям даже не видов одного рода, а подвидов, например домовой мыши или ящерицы. (...) Позже, однако выяснилось, что Кинг и Вильсон еще и завысили упомянутую генетическую дистанцию. При более тщательном изучении методом электрофореза белковых продуктов 23 генных локусов (где кодируются соответственно 23 семейства белков) Е. Брюс и Ф. Айала (Калифорнийский университет) показали в 1979 году: генетическая дистанция человека – шимпанзе равняется 0,386...». Подобную генетическую и биохимическую близость, как известно, имеют «виды-двойники насекомых и млекопитающих». Такие виды-двойники, как известно, внешне почти не различимы.

Но при такой генетической и биохимической близости должна существовать и возможность скрещивания. Ведь известны многочисленные примеры скрещивания не только разных видов внутри одного рода, но и разных родов и даже подсемейств внутри одного семейства – то есть в тех случаях, когда биохимический состав тела уже значительно разнится, а генетическая дистанция в десятки раз превышает таковую между шимпанзе и человеком.

И вот пока одни ученые ломали голову, пытаясь понять, почему при столь мизерном генетическом и биохимическом различии наблюдается все же существенная разница между внешним видом и поведением шимпанзе и человека, а другие требовали внесения принципиальных поправок в систематику, третьи решили подойти к этой проблеме более практично: не теряя зря время, получить долгожданного «питекантропа» уже не в виде его костных останков, а живьем – то есть провести скрещивание между шимпанзе и человеком.

В прессе появились сообщения о том, что эксперимент начался и что скоро на свет появится «питекантроп». Однако, «питекантроп» так и не появился, а пресса таинственным образом замолчала. По-видимому, здесь как и во многих других случаях эволюционных изысканий, желаемое было принято за действительность, а эксперимент закончился, так и не начавшись. Творец, судя по всему, предусмотрел возможность проведения подобных экспериментов и создал механизм, препятствующий скрещиванию обезьяны и человека, несмотря на поразительно малую генетическую дистанцию между ними.

Что же касается аномально малой генетической и биохимической дистанции между человеком и шимпанзе, то здесь мы, очевидно, сталкиваемся со своего рода целесообразностью, направленной на создание у обезьяны пародийного человекообразия. Только при таком количестве одинаковой ДНК, может возникнуть та биохимическая и физиологическая общность, которая позволяет нашей интуиции, нашему «шестому чувству» улавливать в обезьянах нечто очень близкое к человеку, несмотря на значительное отличие в их внешности и отсутствия у обезьян разума и членораздельной речи.

Другие подтверждения пародийного человекообразия

Что же касается сравнения умственных способностей обезьяны и человека, то было время, когда ученые, увлекшись эволюционной гипотезой, ставили всякие эксперименты, в которых пытались доказать выдающиеся умственные способности обезьян. Далее, по свидетельству тех исследователей, которые верили в эволюционную близость к обезьян к человеку, а следовательно и в их высокие умственные способности, «судьба науки о поведении обезьян сложилась противоречиво. Одни авторы, как правило сами работавшие с шимпанзе восхищались интеллектом высших обезьян, говорили о необыкновенном сходстве его с человеком, другие отрицали это сходство». По мнению исследователей, по-видимому, свободных от эволюционных эмоций, «приматы отличаются от других млекопитающих совсем не так значительно, как это еще недавно представлялось приматологам». Некоторые же исследователи даже поставили обезьян на составленной ими шкале умственного развития после дельфинов и слонов.

Впрочем, рассуждать по поводу того, кто из животных самый умный далеко не так просто. Как свидетельствуют специалисты, «очень трудно сравнивать интеллектуальные способности животных различных видов, поскольку многие из них обладают специфическими навыками и в то же время специфическими «неспособностями» решать какие-то определенные задачи». Ведь и среди людей одни лучше других решают математические задачи, другие – лучше ориентируются в торговых делах, третьи – легче распутают жизненные ситуации. Кто из них умнее? Точно также «для сравнения интеллектуальных способностей животных, относящихся к различным видам, трудно придумать тест, который не был бы предвзятым в том или ином смысле». Что же касается традиционных для психологии IQ тестов, связанных с определением умственного развития человека, то он, естественно, подойдет лучше к обезьянам, чем к дельфинам, поскольку обезьяны, являясь пародийным образом человека, лучше справятся с тем, что предназначено для ее «первообраза». Поэтому «неудивительно, что макаки и высшие обезьяны хорошо выполняют тесты, предназначенные для определения IQ человека, поскольку все они относятся к приматам». Или, подходя к этому вопросу с позиции специального творения, потому что обезьяна сотворена как пародийный двойник человека.

Что касается использования обезьянами орудий труда, то кроме обезьян ими пользуются еще многие другие животные. Здесь мы также не встречаем чего-либо уникального для животного мира, приближающего обезьян к человеку. Так, «галапагосский дятловый вьюрок (Cactospiza pallida) отыскивает насекомых в трещинах древесной коры, используя для этого колючку кактуса, которую он держит в клюве». Один из грифов – стервятник обыкновенный (Neophron percnopterus) может «поднимать камень в воздух и бросать его на гнездо страуса или брать камень в клюв и бросать его на яйцо. Такое использование камня уже считается применением орудия, поскольку камень можно рассматривать как продолжение тела грифа».

Итак, эволюционно-ориентированные чаяния найти выдающиеся умственные способности у обезьян не получили должного подтверждения. Обезьяна если и сообразительнее других животных, то лишь в весьма незначительной степени и в силу своего предназначения быть пародийным двойником весьма сообразительного существа – человека. В самом деле – невозможно быть в своем поведении похожим на человека, не обладая при этом определенной долей сходства в решении жизненных проблем, которая немыслима и без некой доли сходства умственных возможностей. Для пояснения этой мысли, приведем лишь один пример из наблюдений за жизнью обезьян.

Однажды напроказивший подросток гамадрила по кличке Мэлтон, «когда в его сторону недвусмысленно бросились взрослые самки, вдруг хладнокровно встал во весь рост и сосредоточенно устремил свой взор на дальние холмы, будто там концентрируются полчища заклятых врагов. Преследователи остолбенело стали всматриваться также в холмы, оставив Мэлтона безнаказанным».

Впрочем, можно привести и другие примеры из жизни обезьян, показывающие, что перед нами всего лишь обыкновенное животное. Приведем описание лишь одного случая, который наблюдала в условиях африканской дикой природы ангийская исследовательница Джейн ван Лавик-Гудолл.

У одной самки шимпанзе по кличке Олли умер маленький детеныш. Но самка, как будто не замечала этого и продолжала таскать трупик с собой, проявляя при этом к нему полное безразличие. Старшая сестра умершего шимпанзенка – Гилка – «заметив полное безразличие матери, решилась, наконец, поиграть с маленьким братцем. Это было

страшное зрелище. Труп уже начавший разлагаться, испускал зловоние, на лице и животе явственно проступали зеленые пятна, а широко открытые глаза застыли и остекленели. Искоса поглядывая на мать, Гилка осторожно подтащила к себе безжизненное тельце брата, взяла его на руки и начала тщательно перебирать шерстку. То, что было дальше, – пишет исследовательница, – я не могу вспоминать без содрогания. Гилка взяла руку мертвого детеныша и стала щекотать ею у себя под подбородком, а на лице ее заиграла слабая улыбка».

Здесь мы сталкиваемся с явным непониманием того, что такое смерть. И это не единичный случай такого непонимания. Обезьяны «не понимают, что их соплеменник умер, и остаются рядом с мертвым телом, пока вся стая не перейдет на другое место». На фоне этого непонимания особенно примечательно выглядит тот факт, что слоны «хоронят своих мертвых, заваливая их землей и растительностью». Этим же занимаются и степные собаки, живущие в подземных «городах», каждый из обитателей которого имеет свой отдельный вход.

Как видим, в отношении к своим мертвым слоны и степные собаки более «человечны» чем обезьяны. Это вполне вписывается в схему о пародийном человекообразии обезьян. То же самое можно сказать и об отношении обезьян к своим больным сородичам. Так, Лавик-Гудолл описывает следующий случай, происшедший в африканском лесу.

Во время эпидемии полиомиелита у самца по кличке Мак-Грегор парализовало ноги. Некоторое время он продолжал жить, передвигаясь исключительно с помощью рук. Вот как отреагировали на его появление в стае в таком виде остальные обезьяны. «Когда Мак-Грегор впервые появился в лагере и уселся в высокой траве неподалеку от места подкормки, все взрослые самцы приблизились к калеке и уставились на него, распушив шерсть, а затем начали демонстрировать угрозы. Они не только угрожали старому больному самцу, но кое-кто пытался и в самом деле атаковать его. Он же, не способный ни убежать, ни обороняться, с искаженным от ужаса лицом и оскаленными зубами лишь втягивал голову в плечи, и, съежившись, ждал нападения».

Это далеко не единственный случай принципиального отличия поведения шимпанзе, от человеческого. Английская исследовательница пишет: «проводить прямые параллели между поведением обезьян и поведением человека неправильно, так как в поступках человека всегда присутствует элемент нравственной оценки и моральных обязательств, неведомых шимпанзе». Никакого «эволюционирования» в сторону человеческой нравственности у нашего пародийного двойника, как и положено по его статусу, не наблюдается. В то же время определенное человекообразие в этой сфере можно встретить у других животных. Например, помощь своим больным соплеменникам оказывают киты.

Литература

• Бауден М. Обезьянообразный человек – факт или заблуждение? – Симферополь. 1996.

• Брэм А.Э. Жизнь животных. Т.3. – М.: «Терра» – «Terra». 1992.

• Васильева Л. Петер Секе: «Существовала ли музыка до возникновения жизни на земле?»// Иностранная литература. 1983. N9.

• Васютинский Н. Золотая пропорция. М. Молодая гвардия. 1990.

• Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб. 1995.

• Гукслей Т.Г. Место человека в царстве животном. – М. 1864.

• Данилов И.В. Мозг и внешняя среда. – Л.: Медицина. 1970.

• Дионисий Ареопагит. Божественные имена// Мистическое богословие. – Киев. 1991.

• Епифанович С.А. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. – Киев. 1915.

• Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. СПб. 1894.

• Киприан, архимандрит. Антропология св. Григория Паламы. – М.: Паломник. 1996.

• Крушинский Л.В. (под редакцией) Физиологическая генетика и генетика поведения. – Л.: Наука. 1981.

• Лавик-Гудолл Дж. В тени человека. – М: Мир. 1974.

• Лосев А.Ф. Музыка как предмет логики// Из ранних произведений. М. Правда. 1990.

• Мак-Фарленд Д. Поведение животных. Психобиология, этология и эволюция. – М.: Мир. 1988.

• Мейен С.В., Соколов Б.С., Шрейдер Ю.А. Классическая и неклассическая биология. Феномен Любищева// Вестн. АН СССР. – 1977. № 10.

• Морозов В. Занимательная биоаккустика. – М.: Знание. 1983.

• Нейпье П., Нейпье Дж. Обезьяны. – М.: Мир. 1984

• Петухов С.В. Геометрия живой природы и алгоритмы самоорганизации// Новое в жизни, науке, технике. Сер. математика, кибернетика. Вып. 6. М. Знание. 1988.

• Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. – М.: «Высшая школа». 1963.

• Розенов Э.К. Статьи о музыке. Избранное. М. Музыка. 1982.

• Савельев С.В. Введение в зоопсихологию. – М.: «Area XVII». 1998.

• Сване Г. Славянский физиолог (александрийская редакция). Trykt: Slavisk Jnsitute. Aarhus Universitet. 1985.

• Сване Г. Славянский физиолог (византийская редакция). Trykt: Slavisk Jnsitute. Aarhus Universitet. 1987.

• Светлов П.Г. (под редакцией) и др. (еще 9 авторов, из них 3 доктора наук) Александр Александрович Любищев. Л.: Наука. 1982.

• Сёке П. Звукомикроскопия и биологическая «музыкальность» голоса птиц// Вестник Московского университета. Биология, почвоведение. №1; 1973.

• Симкин Г.Н. О биологическом значении пения птиц// Вестник Московского университета. 1972. N1.

• Симмондс Г. Человекоподобие в мире животных. – Изд. крымского общества креационной науки. Буклет № 20. Симферополь. 1996.

• Тимофей, священник. Две космогонии. – М.: Паломник. 1999.

• Тимофеев-Ресовский Н.В., Вонцов Н.Н., Яблоков А.В. Краткий очерк теории эволюции. – М.: Наука. 1977.

• Томилин А.Г. Дельфины служат человеку. – М.: Наука. 1969.

• Флоровский Г.В. Восточные отцы V–VIII веков. – М:. 1992.

• Фридман Э.П. Лабораторный двойник человека. – М.: Наука. 1972.

• Фридман Э.П. Приматы. – М.: Наука. 1979.

• Фридман Э.П. Этюды о природе обезьян. – М.: Знание. 1991.

• Шевелев И.; Марутаев М.; Шмелев И. Золотое сечение. М. Стройиздат. 1990.

• Шмелев И.П. Третья сигнальная система// Золотое сечение. М. Стройиздат. 1990.

• Шноль С.А.; Замятин А.А. Музыка, молекулы, биология// Знание – сила. N9. 1968.

• Шовен Р. Поведение животных. – М.: Мир. 1972.

• Юнкер Р.; Шерер З. История происхождения и развития жизни. СПб. Кайрос. 1997.